Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.6, 1985 г.

Хольцман для видимости усмехнулся, однако про себя размышлял о сказанном Мюллером. В простоте его жизненной философии, признал он, большая доля истины, и поэтому незачем осуждать его лишь за то, что он следует своим привычкам. В остальном, думал он, эта непрестанная забота о добром куске нисколько не умаляет солдатской репутации, даже в той обстановке, когда ясно, что все потеряно. Напротив, среди них Мюллер — единственный, лицо которого не выдает и намека на мысль о поражении... Хольцман старался отвлечься от чавканья, непрестанно его раздражавшего, и своих размышлений, поскольку чувствовал, что его вновь одолевают те же чувства зависти и ненависти. Он отвернулся. Хотел даже подняться и уйти, однако не решился. Зная нрав Мюллера, он понимал, что сильно задел бы его, и решил сдержаться и перетерпеть мучительные ощущения в пустом желудке и запах водочного перегара, смешавшийся с запахом прогорклого сала. Из забытья его вывел голос Мюллера. Работая своими ненасытными челюстями, тот говорил:

— Майн готт, Хольцман, я чуть было не забыл тебе сказать! Сегодня, когда я осматривал долину в бинокль, я увидел грузовик, полный тех идиотских призраков... Грузовик наш, я узнал его по номеру, да и они из нашего лагеря. Остановились прямо посреди дороги и пошли в поле... Подумай только, эти паразиты ползают и гадят по нашим полям! Отвратительно, Хольцман! Если бы мы до конца выполнили приказ рейхсфюрера эсэс Гиммлера, пожалели бы свою землю, чтобы ее не поганили эти скоты... — На мгновение он перестал жевать, многозначительно посмотрел на Хольцмана и добавил: — На теле одного из них, который оголился в траве, я, кажется, разглядел знак лаборатории доктора Крауса!

От этих слов Хольцман словно пришел в себя. Лицо его сначала обрело естественный цвет, затем вспыхнуло, однако высказать свое мнение он воздержался. Заметив, что его рассказ взволновал Хольцмана, Мюллер тряхнул головой и, влив в себя добрый глоток какой-то жидкости из другой фляги, сказал:

— Ты и я, Хольцман, меньше всего ответственны за некоторые вещи... Хочешь сигарету?.. Да, ты не куришь... А знаешь, когда я об этом докладывал твоему шефу, он ничуть не обеспокоился. Я думаю, он это известие воспринял как что-то несущественное, словно бы речь шла не о его пациентах, пока я ему не сказал, что видел их на дороге, ведущей прямиком в Сант-Георг. Тогда он вспылил и обложил меня.

Подражая Краусу, Мюллер заговорил нарочито тонким голосом, стараясь в то же время сохранить акцент литературного «высокогерманского» языка; Хольцману это показалось смешным, однако он не засмеялся. Ему было интересно услышать, что же сказал его шеф.

— Майн готт, унтершарфюрер Мюллер! — поводя поднятыми бровями, продолжал Мюллер. — Почему вы их не ликвидировали?! Неужели вы испугались этих скелетов? Немецкий народ от нас еще ожидает великих дел! Перелома и победы! А вы, его избранники, отступаете перед горсткой несчастных и позволяете им, как вшам, расползаться по немецкой земле! Вы разочаровали меня, унтершарфюрер Мюллер! Разочаровали!

Закончив, он со вздохом облегчения опустил брови и расстегнул стягивающий шею воротник. Затем он еще раз поразил молодого Хольцмана, грубо выругавшись в адрес доктора Крауса и всех тех, кто говорил на «высокогерманском».

Смущенный Хольцман молчал. Он просто не мог поверить, что Мюллер так неуважительно говорит о докторе Краусе. Если бы он слышал такое от кого-нибудь другого, вероятно, он был бы менее поражен и легче бы воспринял этот поток оскорбительных слов. На помрачневших лицах эсэсовцев из сопровождения доктора Крауса и гауптшарфюрера Шмидта все очевиднее проступало напряжение, вызванное чувством неизвестности, мучившим их с тех пор, как они вышли из лагеря.

Десятку самых проверенных эсэсовцев Шмидт лишь при выходе сообщил: «Из Берлина мне приказано в целости и сохранности доставить доктора Крауса в определенное место. Это секретная миссия. Можете считать, что вам оказана честь!» Шмидт присоединил к этому десятку избранников Мюллера и думал, что угодит доктору, если возьмет с собой и его ассистента. Что касается Фреди Хольцмана, то, оказавшись в «клинике» доктора Крауса и ассистируя при первой серии опытов над людьми — Е-15, он понял, что неизбежно будет связан с доктором Краусом. Решение Шмидта взять его с собой он принял даже с чувством благодарности — его не оставили с носом. Фреди был уверен, что Железный Мюллер разделяет с ним это чувство благодарности, чего нельзя сказать об остальных парнях, которые тайно, про себя, подумывали над тем, как повернуть свою судьбу. Они могли, подобно многим эсэсовцам, сменившим форму на лохмотья узников, двинуться по домам. Однако Хольцман был абсолютно уверен, что Железному Мюллеру, как и Краусу, и Шмидту, и в голову не могло прийти, чтобы вот так, переодетыми, оказаться в потерявшей рассудок толпе оставшихся в живых узников.

Хольцман, мучимый размышлениями, не заметил, как у Мюллера с лоснящегося лица исчезла улыбка и как тот, вытерев рот краем салфетки, с удовлетворением потянулся и неторопливо поднялся.