Подвиг Антиоха Кантемира

Ереси и расколы суть науки дети;
Больше врет, кому далось больше разумети;
В безбожие приходит, кто над книгой тает,—
Говорит тот, кто и сам мало бога знает…

В это время дверь в его комнату приотворилась.

— Можно к тебе? — весело спросил Матвей и, не дожидаясь ответа, вошел. — Все сидишь читаешь?

Антиох инстинктивно загородил локтем исписанный лист.

— Никак сам сочиняешь? Да по-русски! — отметил

Матвей, все-таки рассмотрев ровные строчки стихов. — Печатать будешь?

— Не знаю.

— Сделай милость, не печатай! — деланно взмолился брат. — И без того книг столько издают, что скоро не останется бумаги, чтобы на ночь кудри завить.

— Тебе бы только о кудрях думать! — заметил Антиох и с бережливой лаской провел рукою по переплету тома Горация.

Матвей взял книгу со стола.

— Право, — сказал он, — я и двух денег за него не дам. И тебе не посоветую. Пудру не на что купить, не то что книги. Рексу задолжал за кафтан, с Егором за сапоги второй месяц не могу расплатиться. От книг только одни расходы, доходов не дождешься. Брось ты эти пустые занятия, послушай моего совета, я ведь тебе добра желаю.

Антиох, ни слова не говоря, вынул из рук Матвея томик Горация, водворил его на место. Матвей еще несколько минут поддразнивал брата, но, заметив, что Антиох явно не в духе, оставил его в покое и ушел, с осторожной насмешливостью прикрыв дверь.

После ухода Матвея Антиох долго не мог взяться за перо.

"Почему люди превыше всего ценят деньги и земные блага? Разумеется, из грамматических правил кафтана не сошьешь, а бедный человек всегда не прав. Люди, стремящиеся познать тайны природы, вызывают у невежд насмешку, поскольку богаче от этого не становятся", — думал Кантемир.

Стемнело, и теперь он не спешил записывать, но молодая память цепко держала слагавшиеся стихи. Ему было хорошо, покойно одному в наступивших сумерках, среди дорогих сердцу книг, со сладкой тайной своих занятий.

Вошедший со свечами камердинер Василий заставил Антиоха недовольно поморщиться. Через несколько минут он привык к освещению, но его больные глаза уже устали. Доктор часто повторял Антиоху, что нельзя работать при свечах.

С любовью посмотрел Кантемир на полки с книгами — мертвыми, но верными своими друзьями. Товарищи-офицеры часто упрекали его за то, что он забывал ради книг живых друзей, отказываясь даже послужить

Бахусу — в офицерском кругу неслыханная добродетель! "Вино, — убеждали его, — веселит душу, отвлекает от тяжких дум, дружит людей между собою".

"О пьяницах, хулящих учения, я обязательно напишу в конце сатиры. Только все это завтра. На сегодня хватит", — решил он.

Кантемир аккуратно сложил исписанные листы и спрятал их подальше от посторонних глаз.

2

С утра Кантемиру писалось не так хорошо, как вечером. Он все отвлекался, был рассеян, но превозмог себя и неожиданно втянулся в работу. Строчки стихов зазвучали, полились:

Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей — живущих лишуся,
Когда все содружество будет мне чернило,
Перо, бумага? Ей, то житье не всем мило.
А вино не таково; много в нем провору:
Дружит людей, причину дает к разговору,
Веселит, все тяжкие думы прекращает,
Смела творит, к взаимной любви побуждает…

На этом сначала Кантемир хотел закончить сатиру, но теперь почувствовал, что о многом еще нужно сказать.

Еще то не все, уме! Кто все то исчислит,
Чем злоба добродетель охуджати смыслит? —

написал он на чистом листе. Да, такие времена настали, что образованность человеку невыгодна. Отсюда вопрос: зачем же столько тратить сил на образование, если ничего, кроме хулы, в награду за свои труды не получишь?

Нелегко приходится человеку, посвятившему себя пауке. Не только нет прямой пользы или выгоды от этих занятий, но даже похвалы.

"Златой век до нашего не достигнул рода", — записал Кантемир и остался доволен написанным. Да, теперь не времена Петра Великого, иные нравы, иные порядки.

Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Из всех знатнейших домов с ругательством сбита…

Ныне, чтобы прослыть Платоном, достаточно уметь танцевать и кое-что играть на флейте. Чины и почести таким "мудрецам" обеспечены. Церковный служитель, с трудом одолевший часовник, претендует на должность епископа. Рядовой, умеющий подписать имя, убежден, что имеет право стать фельдмаршалом. Подьячий жалуется, почему он — не судья, гордясь умением красиво переписать бумагу…