Подвиг

Единственный фонарь, мигавший возле больницы, унылым огнем освещал глубокие лужи, быка, привязанного к частоколу, и поблекший бумажный зонт у китайской харчевни. Вскоре пошел дождь, толстой струей протекая сквозь соломенные навесы.

Поздний апрель — время простуд, гоньбы и торговли конями.

ПОЕЗДКА В КОБДО

Молодой ученый-монгол, знаток автомобилизма и старинных текстов, сопровождал в качестве секретаря одного из министров Монгольской народной республики в поездке Улан-Батор — Кобдо.

Секретарь отмечал в тетради свои впечатления и мысли.

С его слов мы записали этот рассказ о путешествиях.

«Месяц на пользу народа и пастбищ!

Семнадцатого апреля мы выехали из Улан-Батора. С нами ехали чиновники правительства Надмод, Гомбосурун и Гончогчжаб, которого мы из-за болезни оставили потом в Цецерлике.

Погрузившись и подвязав запас горючего к бокам автомобилей, мы проехали через китайский Заходыр с его вечной грязью и лужами.

Был ранний час утра, и лотки продавцов еще не открывались.

У выезда из города министр сказал:

— Покидая столицу республики для трехмесячной поездки на запад, я испытываю печаль и радость передвижения, как все загонщики и пастухи.

Министр, как известно, в юности был пастухом.

Через семь дней и шесть ночей мы прибыли в Улясутай, бывшую ставку китайского губернатора. Эта часть пути прошла легко, не считая поломанного „воксхолла“, добравшегося до места с пробитым радиатором и сплющенными фарами.

Отдохнув одну ночь, мы выехали из Улясутая в Кобдо. Дорогой охотились на диких ослов. Убили несколько хуланов и одного бухуна для музея.

На Дургин-Нуре нашу машину остановила женщина, спрашивая о сыне, которого не видела пять лет.

— Скажите, где мой сын? Он уехал получать образование и обещал написать мне письмо, но он забыл меня.

Министр запомнил имя и адрес молодого человека и был огорчен таким невниманием к матери.

На тракте мы встречали многих людей, спрашивавших о родственниках, отправившихся в столицу.

За неделю пути до Кобдо мы свернули в Уланком и посетили племена олет, байтов, хотонцов и дюрбет.

В управлении Эмуно-Гобийского уезда нас пригласили на дюрбетскую пирушку, где гостям был подан целиком зажаренный бычок. Во время веселья мы видели дюрбетские танцы — очень медленные вначале и бешено-быстрые к середине. Вечер прошел оживленно и затянулся до полуночи.

Председатель уезда, бывший народный солдат, — прилежный и умный деятель. До армии он был погонщиком товарных обозов. Его уезд обилен стадами и продовольствием.

Министру представили скотовода Бадму, хваставшегося тем, что он имеет двадцать тысяч баранов и несколько косяков лошадей. Он был крепок и стар. Министру не понравилось его буйное обращение с пастухами.

Двадцать пятого утром мы попали в снежные страны, и весь день до наступления темноты нам приходилось копать сугроб.

Министр засмеялся и сказал:

— Этой крупы хватило бы на кашу для всех племен мира.

Снег валил тяжелой массой, трудно было разглядеть друг друга. Мы сняли с себя дохи и положили их на радиатор, боясь, что мотор заглохнет. Это был снегопад, который редко можно увидеть в центре нашей республики. Монахи, идущие к монастырю Гомбо-Гегена, неохотно оказывали нам помощь.

Вечером мы прибыли в Толбо-Нор. Заходящее солнце имело вид продолговатого купола. В здешней местности издавна обитают казак-киргизы — осколок мусульманского племени, живущего в Синцзяне.

Это великий народ, для просвещения которого республика ничего не жалеет. Страшная отдаленность способствует варварству их обычаев. Человеку, читающему ургинские газеты, тяжело на сердце при виде таких дел.

По приказанию министра я осмотрел головную юрту, где помещается киргизская школа. Здесь учатся тридцать шесть детей. Сожалею, что при школе нет образованного врача и учеников пользует тибетский лекарь — человек жадный, невежественный и злой,

Ночью, когда кончалась метель, но снег еще порхал повсюду, делая черный цвет белым и белое превращая в черное, в юрту министра постучала казак-киргизка, плача так, что мы удивились.

Она рассказала:

— Я вдова и не имею ценности. Девка в этих местах стоит семьдесят голов скота, неимущие обмениваются своими сестрами. Вдова остается за братом умершего или убивается духовным лицом.

Вот почему ее принуждают выйти за старика деверя. Она молодая женщина, не лишенная приятности, с сильным телом, на высоких ногах. За непослушание ее грозят сжечь на костре, как это ни странно в наши дни. Министр взволновался и потребовал начальников уезда к себе.

Он сказал им так:

— То, что мне сегодня пришлось услышать, я не хочу слышать в другой раз. Если вы не будете блюсти закон, я обрушу на вас всю конституцию республики, начинающуюся словами: „Отныне вся Монголия“, и кончающуюся словами: „Дано четырнадцатого года десятой луны“.

Министр был страшен в гневе, и начальники удалились тихо, как воры.

Тридцатого утром, после прощальной беседы с населением, мы выехали в Кобдо.