Подвиг

— Я не князь, — говорил он, — я не умею красиво выражаться. Многие люди, похожие на коварных хорьков, продавали Монголию. Этого больше не будет. Знатные дворяне гнусными мерами добивались власти и играли народом. Этого больше не будет.

Часть зала восторженно засвистела.

Председатель указал на меня. Я поднялся на возвышение. Красные и желтые халаты сверкали перед моими глазами. Зимнее белое солнце ударяло длинным лучом сквозь стекла.

— Монголы, — начал я, — в одном и том же году умер ургинский Богдо-Геген и великий главком Сухэ-Батор. Я плачу о Сухэ-Баторе. Он был нашим пастухом и полководцем. Его учил Ленин, а мы учились у него. Великие новости открылись нам о народах и о вселенной. Знаете ля вы, что такое земля? Земля круглая, она крутится вокруг солнца, как мяч.

Не помню, как окончил я свою речь. Вернувшись на место, я выслушал одобрения и приветы.

С этого дня начались события, сделавшие меня таким, каким я известен народу.

ФОН УНГЕРН

Поздним вечером мы приехали в Троицкосавск, лежащий в снежной котловине среди холмов и пограничных темных сосен. В доме радиста Кутаева мы получили ночлег, полный сибирского гостеприимства. Пили мы чай с брусничным натеком. Луна, рассеченная оконной рамой, светилась в стекле. Был февраль, мороз, снег. Рябой большерукий Кутаев, с умными, косыми, сверкающими глазами, до утра говорил с нами о событиях, которых он был свидетелем.

— Да! Захвачен на Селенге, — говорил Кутаев, — он от нас не ушел! Мы гнались за ним до холма. В этом деле есть и моя доля.

Речь шла об Унгерне, о бароне фон Унгерне, тонкошеем остзейце с большим кадыком и оттопыренными ушами, о человеке, который пятнадцать лет назад удивлял людей своим расчетливым зверством и который год спустя был сломлен, разбит и расстрелян.

Военное счастье генерала Унгерна загорелось и потухло в глубине азиатского материка.

Унгерн — выходец из Эстландии, род его известен с тринадцатого века. Роман Унгерн, так же как барон Альфред Розенберг, внесен в дворянские матрикулы трех прибалтийских губернии. Сестра Унгерна замужем за философом графом Кайзерлингом. Биограф называет Унгерна «национал-социалистом до национал-социализма».

Ежегодно в Берлине совершается церковная служба в его память.

Остзейский помещик, петербургский юнкер, царский казачий офицер, фон Унгерн в 1920 году стоял на станции Даурия.

Растерзанный фронт сибирских белогвардейцев имел вид рогатки, своим открытым концом сдвигавшейся к границе, Колчак был уничтожен. Потерявший мечту о Сибири, Унгерн решил отступить в Монголию и оттуда броситься на Байкал. Он ушел в горы. Преследовавший его отряд остановился на границе.

Через три месяца, после странствований и боев в чужой стране, после стычек с кочевниками и братаний с кочевыми князьями Унгерн подошел к Урге.

Он остановился у консульского поселка. Над одноэтажными деревянными домами русских эмигрантов были подняты трехцветные флаги.

Командир второго полка поскакал к Унгерну.

— Роман Федорович! Китайцы отступают и вязнут в реке. Калганский мост разрушен. Жители радуются вашему приходу.

Унгерн сказал:

— Мы еще посмотрим, будут ли они радоваться.

Он произносил слова громко и несколько затрудненно. Видевшие Унгерна люди описывают его высоким, сутулым, с белыми усами, голубоглазым, с несоразмерно маленькой головой.

Казаки понеслись в Ургу. Возле ручья Сельба стояли серые и розовые дома китайских купцов. Несколько человек пытались отстреливаться.

После получасовой скачки мимо бревенчатых частоколов, беседок с красными столбами перед входом и заколоченных харчевен отряд выехал на громадный пустырь, находящийся в середине столицы.

С западной стороны дымился подожженный китайский квартал, на юге светились покинутые дворцы Чой Чжин-ламы с изогнутыми золотыми крышами. С севера из монастырской слободы Цзун-Хуре, загороженной рядами молитвенных мельниц, шли манифестации буддийских монахов изъявлять покорность остзейскому барону.

Всю ночь над Ургой шел тихий снег. Снежные, хлопья пятнами лежали на бревенчатых частоколах. Утром стала ясно и холодно. Во дворе китайского дома с резными колонками и торговой живописью на стене стояли юрты, пулеметы и полосатые топчаны. Красный автомобиль с разбитыми крыльями ждал под навесом. Это была довоенная машина, грузная, неуклюжая, как сундук. У входа в юрту Унгерна сидел худощавый монах в багровом халате — настоятель ганданского монастыря. Маленькие глаза его выражали покой и хитрость.

Он говорил с полковником Вандановым, верхнеудинским домовладельцем. О нем Унгерн сказал: «Лихой зверь, но бурят».

— Я подожду, мне все равно, пусть спит, — говорил лама. — Пусть барон спит.

— Однако не просыпается, — сказал Ванданов.

Снова падал снег, из буддийского монастыря был слышен звук труб и гудение молитв, где-то стреляли.

Унгерн проснулся. В юрте было холодно. Угли потухли в очаге. Над тахтой с четырьмя подушками по числу сторон света висел календарь-реклама «Жорж Борман», портрет Фридриха Второго, Николай Чудотворец и нарисованный будда, желтый, с подогнутыми коленями, сияющий, с огромными мочками ушей.