— Давай-ка послушаем, какие несчастья рассказывают, — шепнул он нам.
Сказочник — один из старших слуг — в это время делал все, чтобы доказать слушателям, что жизнь ужасна. При каждом слове он издавал два вздоха и так ломал пальцы, что становилось холодно и тоскливо.
Он говорил о том, как страдали двое друзей, странствуя по черной степи. Ужас какие с ними творились вещи! Под конец их даже хотел зарыть в землю черт.
— Слушайте, слушайте, сейчас будет самое интересное.
— Но вот, — говорил рассказчик, — послышался громкий лошадиный крик. Это был крик старого белого жеребца. И-хэ-хэ! Он находился поблизости, увидел беду и очень рассердился. И прибежал страшный, с поднятой гривой и развевающимся хвостом.
Посредине рассказа в юрту вбежала стряпуха в халате, накинутом на голову.
— Бесовское дело, — крикнула она тонким голосом и остановилась.
— Чего надобно? — спросил рассказчик, недовольный, что его прерывают.
— Князь, хозяин наш, попробовал горячей похлебки, и его начало корчить. Он упал на землю, мы не можем его поднять.
Стряпуха жалобно оглядела присутствующих. Подобие, слезы выкатилось из ее заплывших глаз.
— Бежим к отцу-князю, — вдруг завопила она, перекосившись и раздирая рот. Все бросились во двор. Впереди всех бежал сын Эрдени-Вана. Его ноги, обутые в сафьяновые сапоги, проваливались в снег. Он падал и спотыкался, испуганный мальчик с непокрытой головой. Издалека доносились крики и плач.
— Опять вы не дослушали самого интересного, — ворчливо сказал старший слуга и, подняв полы халата, побежал вслед за другими.
— Никогда не дают мне кончить рассказ, — сокрушался он на бегу.
Была уже ночь, когда я вернулся домой и заснул, скорчившись на лежанке.
— Эге, голубчик, ты уже здесь! — услышал я сквозь сон голос князя.
Он что-то еще говорил, потом нагнулся и положил на мою подушку две серебряные монеты.
Утром, прекрасно настроенный, я выхожу на городские улицы, нерешительно оглядываясь по сторонам. Я не знаю, как распорядиться своим богатством. У меня еще никогда не было в руках серебра. Все, что я вижу выставленным на прилавках китайских купцов, привлекает мои взгляды.
Сладости с бронзовыми ярлыками. Шелковые домашние шапочки. Мерзлый виноград. Наконец-то я все это могу купить! С необычным вниманием я оглядываю прилавок.
Хозяин лотка — торговец из Нин-Ся, мимо которого я прохожу каждый день, оборачивается и насмешливо зовет меня:
— Не стесняйся, человек. Отчего ты никогда не останавливаешься? Может быть, хочешь чего-нибудь купить?
Я останавливаюсь. Выбрав несколько мелочей, небрежно бросаю монеты торговцу, наслаждаясь его удивлением.
Улица покрыта инеем. Дети роются в замерзшей грязи, разгребая тряпье и мусор. На цветных флагах, которыми ветер стучит о бревенчатые частоколы, горит утреннее солнце. Низкий и темный кряж Богдо-Улы покрыт серым дымком. В неподвижном воздухе отчетливо видна каждая сосна, растущая на покатых ее склонах.
Я попадаю в толпу, однообразно движущуюся вдоль улицы Торговцев. Прямо передо мной, по узким деревянным мосткам, идет высокий старик в распахнутой шубе, с ташауром, засунутым за голенище сапога. Он не дает мне пройти, поминутно останавливаясь и долго набивая трубку из кисета.
Наконец я не выдерживаю и вежливо прошу:
— Посторонитесь, господин старший.
Он оборачивается и оглядывает меня с ног до головы. Это крепкий человек, из породы горных скотоводов, с редкой седой бородой и красными обветренными щеками. Его, видимо, раздражает мой подбитый ватином халат, китайские сапоги, красный платок для кошелька, торчащий из кармана.
Старик кричит на меня:
— Эй, ты, монашеский сынок! — и сталкивает меня с мостков прямо под ноги медленно движущихся по дороге всадников.
На меня смотрит весь торговый ряд. Китайцы-приказчики Подняли свист и визг.
— Это нахлебник харагинского князя, — слышу я голос за своей спиной.
Расстроенный, я дохожу до угла. Здесь, между парикмахерской, поместившейся у моста через ручей в узком деревянном ящике, и харчевней сычуанского землячества, поставил свой балаган старик китаец. «Цветной фонарь» — называют его дети. Он и сейчас стоит рядом с балаганом, стуча в медный гонг и аккомпанируя себе велосипедным звонком.
— Маленькая монета, — кричит он однообразным тихим голосом, — большие превращения! Приблизится глаз к стеклу. Соблазнительные жены судьи. Город Шанхай. Северная столица. Тигры и слоны. Царь-гора.
Возле балагана толпятся пастухи, приехавшие из провинции. Они никогда не видали волшебного фонаря.
Растолкав их, я подхожу к китайцу и, бросив монету на поднос, громким голосом требую размена.
Старик дает мне сдачу — множество мелких медных монет, пробуравленных посредине, с обрубленными краями. Я прячу их за пазуху. Прохожие, стоящие возле балагана, почтительно наблюдают за мной. Одну монету китаец берет себе за размен.
Теперь я получаю право заглянуть внутрь волшебного фонаря. Я не в силах отказаться от этого удовольствия. До сих пор мне изредка удавалось взглянуть туда из-за плеча какого-нибудь деревенского счастливца, заплатившей за право проглядеть всю серию картин.