Подвиг

На первое: так называемое чудо спасения живой мишени в Кентаи надо рассматривать в конвергенции со всем нашим развитием исторического пути, имеющим по мнению известного писателя г. Леруа-Болье особые пути, на эра за 2500 лет нашей истории, как то — глубокий патриотизм японского народа, под покровительством мудрой проницательности нашего Императора и властей.

На второе: основной афоризм наших войск есть мнение: «Смерть на войне не несчастье, но неприятный инцидент». Примером этого следует отметить правило нашего великого героя национальности генерала Ноги, что «не следует спешить на помощь раненым товарищам — лучше продолжать сражение: ты больше принесешь пользы родине».

Таким образом, ваши поиски ондерграунда не требуют документации, но исключительно познания моральной сущности нашего офицера, всегда жертвующего собой.

В написании Вашей книги мы предлагаем Вам держаться такого метода, но не другого, ибо всякий другой приведет Вас к неприятностям.

Ваш доверенно всегда готовый к услугам

и уважающий Вас

Манаджер Токио-концерна

подпись)%.

ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ РАССКАЗЫ (Написаны в соавторстве с З.Хацревиным)

БИОГРАФИЯ ОДНОГО МОНГОЛА

Мы собирались в фойе улан-баторского государственного театра, где стояли бильярды и висели цветные маски знаменитых актеров. Здесь появлялся республиканский прокурор Цинда, поклонник драматического искусства; бывал Гомбодом и чиновник транспортной конторы Надмид с хромым Гончог-Дорчжи; заглядывал сюда и Бабу-Церен, увешанный орденами за славные его дела.

Здание театра, построенное из бревен и фанеры немецким архитектором; имеет вид громадной юрты, фасадом выходящей на главную площадь. Памятник герою революции Сухэ-Батору стоит перед театральным двором. Проходя мимо синих ворот театра, всегда можно слышать обрывки бешеной музыки. Оркестранты, сидя на ступеньках лестницы, упражняются в своем искусстве, пробуя звук на китайских флейтах.

Площадь так велика, что кажется безлюдной. В конце ее торчит рогатая арка, отделяющая светский Улан-Батор от монастырского гнезда Цзун-Хуре.

Из окон бильярдной видна беспечная жизнь города. Бычий обоз в пыли пересекает дорогу; перед зданием почты разносчик продает шоколад и карманные фонари; идет министр с детьми, направляясь к стоящему в стороне лимузину; под навесами блестят ряды молитвенных мельниц — вращающиеся барабаны с тибетскими текстами.

Случалось, к нашему обществу присоединялся и Содном-Пэль. Мы познакомились с ним месяц назад в степи. Это был дородный человек с рябым выразительным лицом. Он заведовал управлением школ; его перевели в столицу из города Далай-Сайн-Шандэ, в Восточном Гоби. Мы вели с ним беседы, пили чай и играли в монгольские шахматы.

Однажды мы задали ему вопрос:

— Откуда вы происходите и где родились?

Он ответил искренне и важно:

— Если вы хотите знать, каковы были мои первые шаги на пути революции и самоусовершенствования, вам нужно выслушать длинную историю.

Глава первая

Нет ничего на свете обычнее моего детства. Я родился в поле за четыре перегона от Урги. Отец мой неизвестен. Некоторые говорили, что он монах; другие — что он погонщик; третьи считали, что он знатный человек, проезжавший мимо стад и захотевший остановиться. Юрта, в которой обитала моя мать, до сих пор кочует у родственников вдоль Нойин-Улы.

Ничто не предвещало мне в будущем многих превращений. Я готовился к судьбе пастуха, одинокого воспитателя стад. В тысяча девятьсот семнадцатом году, или в седьмом году Монгольского государства, мне исполнилось тринадцать лет, и я еще не видел чужих людей.

Хозяином нашего семейства был один тушету-хановский дворянин, по имени Дорчжи-Палма. Кроме нас в его владении были четыре юрты, большое стадо и несколько крепостных пастухов, стороживших табун. Нередко один из них оставался ночевать с моей матерью под большим одеялом. Среди ночи он просыпался и, дрожа от холода, приказывал мне развести огонь. Он был волосатый, большерукий верзила, причинявший матери больше забот, чем все остальные мужчины. Моя мать очень нравилась хозяйским пастухам, и они часто дрались между собой за право ночевать в нашей юрте.

Из Улан-Батора видна темная долина реки Толы, где мы зимовали. По замерзшей воде бежали наши стада, подгоняемые скучными пастухами, знавшими, что вечер еще далек. Посредине реки нас встречал племянник Дорчжи-Палмы, людьми которого мы считались.

Ветер раздувал его косичку, повязанную синей лентой, и опрокидывал волосы на глаза. Гладкий и нарядный, он сидел на коне, как женщина. Мы не любили его за брань и надменность.

В апреле мы обычно в первый раз меняли пастбища и подымались выше в горы, чтобы к зиме снова вернуться в долину. С высоты Тола казалась нам узким рукавом с серебряной тесемкой. Горы, покрытые темным лесом, шумели зимней хвоей.