Подвиг 1969, №3

— В-третьих. Я начал работать без прикрытия потому, что предпочитаю так действовать. Прикрывающие иногда лишь увеличивают опасность для того, кого они должны прикрывать. Я попросил предоставить мне свободное поле действий, и моя просьба была удовлетворена.

Теперь мне предстояло говорить о том, о чем я надеялся забыть и никогда больше не вспоминать.

— Не знаю, какую информацию передал бы мне доктор Соломон Ротштейн, если бы вы не помешали ему. Думаю, что вы имеете об этом некоторое представление, коль скоро сочли нужным вмешаться. («Будьте вы прокляты!») И последнее. Моя основная и главная задача состоит в том, чтобы узнать точно, кто именно глава организации «Феникс», и поступить с ним так, как я найду нужным.

Октобер не сводил с меня остекленевших глаз, и я делал то же самое.

— Каким образом вам стало известно само название «Феникс»?

— У вас огромная организация, и долго скрывать это невозможно.

— Это она вам сообщила?

— Кто? — переспросил я просто потому, что мне не понравился его тон.

— Эта особа.

— Фрейлейн Линдт вряд ли настолько глупа, чтобы откровенничать с посторонними лицами, а мы с ней едва знакомы.

— Кто же «глава» этой так называемой организации?

— Не знаю. Мне известно только ваше имя.

— Местонахождение вашей резидентуры в Берлине?

— Мы договорились, что я отвечу только на вопросы, которые вы зададите одновременно.

— Отведите ее в соседнюю комнату и -оставьте дверь открытой, — приказал Октобер человеку, стоявшему около Инги.

Как я и предполагал, из моей попытки «договориться» ничего не вышло, и это свидетельствовало о начале конца.

Не дожидаясь, пока охранник поведет ее, Инга направилась в спальню и, проходя мимо, взглянула мне в лицо.

Охранник открыл перед ней дверь.

— Ничего вы этим не добьетесь, — сказал я Октоберу.

— Приступайте! — приказал он.

Я понимал, что Октобер не сделал бы так, если бы Фабиан не убедил его в характере моего чувства к Инге. Он хотел подвергнуть меня сильнейшему давлению, состоящему одновременно из жалости к женщине, испытывающей боль, и из ярости мужчины, подруга которого подвергается пытке.

— Дело обстоит так, — заговорил я и дождался, чтобы Октобер посмотрел на меня. — Если я не выдержу того, что вы намерены сейчас начать, и заговорю, остановиться на полпути окажется невозможным. Мне придется рассказать все, и это очевидно. Начав говорить, я должен буду предать всю свою резидентуру, сообщить вам ее местонахождение, личный состав, систему связи с Центром и с агентурой и т. д. Неужели вы хоть на мгновение думаете, что я так поступлю! — Пот выступил у меня на лице, и внимательно наблюдавший за мной Октобер, конечно, видел это. Организм мог выдать меня, и я должен был, прикрывая эту слабость, что-то сказать, и сказать убедительно. — Подобно врачам, мы не можем руководствоваться жалостью; жалость в нашем деле непозволительная роскошь, мешающая работе. Вы это понимаете и должны знать, что таким путем ничего не добьетесь. Говорить я не буду. Слышите — не буду! Я не скажу ни слова! Повторяю, ни слова! Делайте с ней, что хотите, убивайте ее, мучайте у меня на глазах — все равно от меня вы не услышите ни единого слова! Убедившись в бесполезности всего этого, вы можете то же самое проделать со мной. Все равно вы ничего не добьетесь.

— Включите все лампы, — распорядился Октобер, обращаясь к человеку, находившемуся с Ингой в спальне.

На стене появились слабые тени. В комнате, где был я, лишь тускло горела китайская лампа. В спальне было светлее. Я увидел тень человека, склоняющегося над кроватью.

— Действуйте, — снова приказал Октобер.

«Ну вот, наконец она прибыла в лагерь смерти, — подумал я, — и теперь узнает об этом на собственном опыте, а не из вторых рук, как до сих пор».

Тень зашевелилась. Я сложил руки на груди и стоял, наблюдая за тенью так, чтобы Октобер видел это. Он знал также, что я слушаю, так как не спускал с меня глаз.

Мне не удалось убедить его. Однако если бы я и убедил, он все равно, хотя бы ради садистского удовольствия, осуществил то, что хотел, так как явно был одним из маньяков, наслаждающихся видом крови.

Мне следовало бы что-нибудь сказать Инге, но что?!

Тени внезапно зашевелились; и человек и Инга вскрикнули, он выпрямился и поднял руку к лицу, на котором, по-видимому, выступила кровь от царапин, сделанных ногтями Инги. В спальне, несмотря на наличие шелковых простыней, толстого ковра и декоративных ламп, были джунгли.

Я продолжал наблюдать за тенями, так как этого хотел Октобер. Во время войны на голландской границе находился концлагерь, который я хорошо запомнил. В нем была виселица, прикрытая старой скатертью (в моей памяти сохранилось полукруглое пятно от некогда пролитой рюмки вина), повешенной на палку от половой щетки так, чтобы смертники, стоявшие в очереди, могли наблюдать, как дергается веревка под занавеской и вздрагивают ноги ниже ее. Как правило, воображение оказывалось действеннее всего происходившего. Нацисты прекрасно понимали это и применяли такую пытку с садистским удовольствием.