Подвиг

"Да что же въ ней привлекательнаго? - въ тысячный разъ думалъ онъ. Ну, ямочки, ну, блeдность... Этого мало. И глаза у нея неважные, дикарскiе, и зубы неправильные. И губы какiя-то быстрыя, мокрыя, вотъ бы ихъ остановить, {123} залeпить поцeлуемъ. И она думаетъ, что похожа на англичанку въ этомъ синемъ костюмe и безкаблучныхъ башмакахъ. Да она же, господа, совсeмъ низенькая!" Кто были эти "господа", Мартынъ не зналъ; выносить свой судъ было бы имъ мудрено, ибо, какъ только Мартынъ доводилъ себя до равнодушiя къ Сонe, онъ вдругъ замeчалъ, какая у нея изящная спина, какъ она повернула голову, и ея раскосые глаза скользили по нему быстрымъ холодкомъ, и въ ея торопливомъ говорe проходилъ подземной струей смeхъ, увлажняя снизу слова, и вдругъ проворно вырывался наружу, и она подчеркивала значенiе словъ, тряся туго-спеленутымъ зонтикомъ, который держала не за ручку, а за шелковое утолщенiе. И уныло плетясь, - то слeдомъ за ними, то сбоку, по мостовой (итти по панели рядомъ было невозможно изъ-за упругаго воздуха, окружавшаго дородство Дарвина, и мелкаго, невeрнаго, всегда виляющаго Сонинаго шага), - Мартынъ размышлялъ о томъ, что, если сложить всe тe случайные часы, которые онъ съ ней провелъ - здeсь и въ Лондонe, вышло бы не больше полутора мeсяцевъ постояннаго общенiя, а знакомъ онъ съ нею, слава Богу, уже два года съ лишкомъ, - и вотъ уже третья - послeдняя - кембриджская зима на исходe, и онъ право не можетъ сказать, что` она за человeкъ, и любитъ ли она Дарвина, и что она подумала бы, разскажи ей Дарвинъ вчерашнюю исторiю, и сказала ли она кому-нибудь про ту безпокойную, чeмъ-то теперь восхитительную, уже совсeмъ нестыдную ночь, когда ее, дрожащую, босую, въ желтенькой пижамe, вынесла волна тишины и бережно положила къ нему на одeяло. Пришли. Соня вымыла руки у Дарвина въ спальнe и, {124} подувъ на пуховку, напудрилась. Столь къ завтраку былъ накрыть на пятерыхъ. Пригласили, конечно, Вадима, но Арчибальдъ Мунъ давно выбылъ изъ круга друзей, и было даже какъ то странно вспоминать, то онъ почитался нeкогда желаннымъ гостемъ. Пятымъ былъ некрасивый, но очень легко построенный и чуть эксцентрично одeтый блондинъ, съ носомъ пуговкой и съ тeми прекрасными, удлиненными руками, которыми иной романистъ надeляетъ людей артистическихъ. Онъ однако не былъ ни поэтомъ, ни художникомъ, а все то легкое, тонкое, порхающее, что привлекало въ немъ, равно какъ и его знанiе французскаго и итальянскаго и нeсколько не англiйскiя, но очень нарядныя манеры, Кембриджъ объяснялъ тeмъ, что его отецъ былъ флорентiйскаго происхожденiя. Тэдди, добрeйшiй, легчайшiй Тэдди, исповeдывалъ католицизмъ, любилъ Альпы и лыжи, прекрасно гребъ, игралъ въ настоящей, старинный теннисъ, въ который игрывали короли, и, хотя умeлъ очень нeжно обходиться съ дамами, былъ до смeшного чистъ и только гораздо позже прислалъ какъ-то Мартыну письмо изъ Парижа съ такимъ извeщенiемъ: "Я вчера завелъ себe дeвку. Вполнe чистоплотную", - и, сквозь нарочитую грубость, было что-то грустное и нервное въ этой строкe, - Мартынъ вспомнилъ его неожиданные припадки меланхолiи и самобичеванiя, его любовь къ Леопарди и снeгу, и то, какъ онъ со злобой разбилъ ни въ чемъ неповинную этрусскую вазу, когда съ недостаточнымъ блескомъ выдержалъ экзаменъ.

"Прiятно зрeть, когда большой медвeдь ведетъ подручку..." {125}

И Соня докончила за Вадима, который уже давно ея не стeснялся: "...маленькую сучку", - а Тэдди, склонивъ голову на бокъ, спросилъ, что такое: "Маэкасючику", - и всe смeялись, и никто не хотeлъ ему объяснить, и онъ такъ и обращался къ Сонe: "Можно вамъ положить еще горошку, маэкасючику?" Когда же Мартынъ впослeдствiи объяснилъ ему, что это значитъ, онъ со стономъ схватился за виски и рухнулъ въ кресло.

"Ты волнуешься, волнуешься?" - спросилъ Вадимъ.

"Ерунда, - отвeтилъ Мартынъ. - Но я нынче дурно спалъ и пожалуй буду мазать. У нихъ есть трое съ интернацiональнымъ стажемъ, а у насъ только двое такихъ".

"Ненавижу футболъ", - сказалъ съ чувствомъ Тэдди. Дарвинъ его поддержалъ. Оба были итонцы, а въ Итонe своя особая игра въ мячъ, замeняющая футболъ.

XXVII.