Подвиг

— Нет, нет… нихонский — хорошо. Нихонский — все равно как папа и мама бедным айну. Нихонский — шибко большой барин. Ты, смотри, не надо говорить: «Сторож айну мне сказал — нихонский плохо». Однако, если ты так сказал, совсем будешь шибко худой человек.

…С моря раздался сиплый, как мычанье, Гудок. Снизу, от завода, шел Кимесуки, третий офицер нашего парохода. Он шел, словно маршировал, не обращая внимания на осыпавшиеся под ногами камни.

Перед домом для рабочих он остановился, сдвинув ноги и щелкнув по-военному каблуками.

— Прошу вас, сударь, на пароход, — сказал он шепелявя, — очень приятно, если вы нашли для себя интересным этот остров. Настоящая Япония понравится вам еще больше.

— Да, конечно, конечно, — отвечал я, — мне было очень интересно. Я уверен, что настоящая Япония мне понравится еще больше. Вот тут мне много интересных вещей рассказывали.

— Кто?

— Да вот…

— Соодэсс… Вот как? Эй, о чем ты еще говорил с господином? Что ты ему рассказывал? Я слушаю тебя.

— Хэ, ххэ! — курилец стоял перед нами вытянувшись и с идиотским видом опустил руки. В его глазах не осталось никакого человеческого чувства. Казалось, он не умеет говорить.

— Скот, — процедил японец с презрением. — Мы заботимся о них. Мы стараемся из грязных дикарей превратить их в земледельцев. В их поселки мы посылаем докторов, и есть образованные айну на Хоккайдо. Там они стали немного похожи на людей. Но эти — курильские айну — они лишены пяти чувств. Они лишены души и чести. Как животные.

Мы пошли к берегу. Катер с треском замолотил воду. Матросы выбрали якорь. Я прыгнул в шлюпку. Канат, соединявший шлюпку с катером, натянулся, и мы оттолкнулись от острова.

На дне шлюпки лежали ящики с камнями и папки с бумагой для гербария. Японское правительство предписывает всем своим капитанам, военным и коммерческим, посещающим дальние берега, производить топографическую съемку, сбор растений и геологическое обследование прибрежной полосы.

Погрузка закончена. «Асахи-мару» поднял над кормой отходный флаг. Ветер треплет суровое солнце восходящей империи, огромное как расплывшееся яйцо.

Я оглядываюсь на покинутый берег. Отсутствие людей делает молчаливость его острых скал непонятной и значительной. С сопок сползает синий туман, мелкий и клочкастый, как пух из подушки. Над туманом выпирает ровный и снежный пик Ойяру. Он кажется далеким и легким, как переносная палатка последнего айна. Катер и шлюпки подняты на дек. Из машинной доносится стук и движение. Над трубой ползет тощий черный дым. Тягучие гудки…

На бак-палубе «Асахи-мару» стоят и ходят люди. Я заглядываю в трюм. Он открыт и зияет, как, большой мусорный ящик, на дне которого свалены люди и рогожи. Первый трюм загружен рыбой, снятой с Камчатки. Это «японский засол» — самый простой и грязный способ заготовки рыбы, предназначенной для внутреннего рынка. Рыба уложена без тары — вонючая, сухая и едкая. Над рыбой постланы рогожи и прямо на рогожах размещены рабочие. То же самое во втором трюме, где помещаются женщины. Трюмы набиты, как бочки. Страшно подумать, что может стать со всеми этими людьми при первом шторме, когда трюмы наглухо закрываются досками.

Это зрелище невольно внушает сознанию отвратительное представление о человеческих консервах.

В трюмах едет пятьсот человек — сто пятьдесят женщин, триста пятьдесят мужчин. Компания позаботилась о них не больше чем о перевозимой рыбе. У кранцев сложены плоские и сухие листы морской капусты — водоросли, предназначенные для рабочего стола. Я пробую маленький листок — у него вкус рыбьего жира.

У проходов к корме — вахтенный матрос, коренастый парень с голыми руками и жилистой шеей борца. Он следит, чтобы никто из рабочих не оказался на спардеке. Это делается, по словам главного манаджера, в интересах чистоты.

Я прохожу к капитанскому мостику, где стоит капитан, следя в бинокль за уходящими вершинами. Увидев меня, он несколько раз кланяется и любезно говорит, втянув в себя воздух:

— Добрые сумерки! Мы разовьем скорость до одиннадцати узлов. Через три дня мы будем в Хакодате.

Вечером мы обедаем в кают-компании. На обед, как всегда, приготовлено двенадцать блюд. Вечный рис, поданный как закуска, в коричневых горшочках. Сладкий фаршированный лук, куриные крылышки с соей, какие-то мелкие ракообразные без панциря, кислая зеленая рыба. Все веселы и оживленны. Через три дня нас ждет Япония. Во время этого обеда подают горячее саке. Капитан встает и быстро и крикливо произносит речь, в которой часто упоминаются слова: «тэнно» («микадо»), «Ци-Сима» («Тысяча Островов»), «Ниппон» и «сямураи». Все кричат: «Банзай!» — и глубоко откидывают головы назад в громком восторге. Капитан закрывает глаза, вытягивает вперед руку и дребезжащим голосом затягивает гимн. Офицеры подтягивают ему фальшиво и невпопад. Я ухожу на палубу.