Подвиг

— Пошли! — весело сказал он. — Если достать четырех верблюдов, вытянем машину, товарищ Денисов.

— А не подождать ли нам, пока обсохнет?

Полосухин пожал плечами.

— Пока обсохнет, уйдем в глину так, что придется откапывать… Да и скала ваша обрушится. Я сказал — через три часа.

— В какую сторону идти? — спросил я.

— В какую сторону?

Полосухин подумал. Повсюду, куда достигал глаз, холмистая степь сверкала, дымилась и чавкала.

— Считаю, что надо идти к холмам. Там что-нибудь будет — или стадо, или юрта…

Мы пошли вперед, спотыкаясь и поднимаясь, и шли около часа. Идти мешали неровности почвы, ямы с водой, толстая прошлогодняя трава, норы сусликов, куда неожиданно проваливалась нога. «Ах, черт!» — вскрикивал я. Полосухин шел немного поодаль, выбирая место, где ступить.

После недолгого, но утомительного пути мы вышли на вершину перевала, откуда открывался обзор пути во все четыре стороны. Полосухин был прав. Здесь жили люди. Впереди расстилалась равнина с ровным дном. На нем темнели юрты и постройки разрушенного монастыря. Возле юрт паслись верблюды и овцы. Несколько молодых яков (мохнатые местные быки) весело прыгали по ожившей после дождя траве.

— А вот и стадо! — воскликнул Полосухин. — Овцы!.. Ну, что я вам говорил?

Двадцать минут спустя мы были уже у пастухов, окруживших нас и с любопытством расспрашивавших, кто мы такие и откуда идем. Как оказалось, за двое суток мы уклонились на шестьсот километров к юго-западу: громадная ошибка, даже для менее опытного шофера, чем Полосухин.

Мы находились в пустыне Гоби. Сорок лет тому назад эти места считались «белым пятном на карте». Когда-то здесь путешествовали Пржевальский и Козлов. Сейчас редкий шофер заезжает сюда, и то сбившись с дороги…

Гобийские пастухи напоили нас чаем. Они уговаривали остаться у них в гостях на несколько дней. Это были люди с живым умом, с развитым чувством собственного достоинства. Любознательные, насмешливые, упрямые, независимые, они нимало не походили на «полудетей, полуварваров», которых описывали европейские путешественники прошлого века. Не реже, чем раз в год, они ездили в Улан-Батор (обычно к надаму — дню революционных празднеств). С одним из пастухов, рябым, широкоплечим малым, по имени Дагва-Тимен, у Полосухина нашелся общий знакомый — шофер минздрава, родом из этих мест.

Узнав, что нужны люди для того, чтобы вытащить нашу чичу (монгольское название всякой машины), все кочевье засуетилось. Не прошло и десяти минут, как степняки вели за нами несколько верблюдов и быков с полным грузом веревок, лопат и кольев.

Впереди шел Дагва-Тимен, поддерживая вежливый разговор. Он вел себя как хозяин. Эту часть Гоби он знал, как горожанин свою улицу.

— Как вам здесь нравится? — спрашивал он. — Конечно, — скромно добавлял он, — тому, кто видел Улан-Батор, в Гоби скучно жить. Про нас говорят: «Ваше дерево — полынь, ваше море — дождевая лужа, ваша птица — сверчок», — конечно, в шутку. Но мы тоже не остаемся в долгу и отвечаем: «Уланбаторский житель заблудится на ладони…»

Он рассказал, что месяц назад сюда приезжала кино-установка с интересной картиной о том, как чича летает по воздуху. Я спросил, уроженец ли он пустыни или прикочевал из других мест.

— Пустыня? — удивился он. — Какая пустыня? Здесь не пустыня. Это хорошее место. Здесь везде живут люди, только их не видно. За горой — два дня пути — кочует мужик Бальдур с сотней верблюдов; налево, поближе, есть козий водопой и колодец, обложенный камнями, и даже кожаное ведро для воды.

Он еще долго не мог успокоиться.

— Пустыня… какая пустыня? — повторял он. — Пустыня — это горы, там лед, снег… Наше место называется Урту-Хайрханин-Сумэ, Монастырь Длинных Красавцев, знаменитое населенное место…

— Длинных Красавцев? — переспросил Полосухин, протягивая ему пачку папирос. — Угощайтесь, пожалуйста.

Монгол засмеялся, беря папиросу.

— Так у нас называют змей, — сказал он. — В горе под монастырем жили змеи. И монахи тоже как змеи. Тут было раньше двести монахов, обманывали пастушество. В прошлом году настоятель убежал, а монахи разбрелись по окрестностям… Да вот один из них!

Он указал на некрасивого косолапого парня в ярко-красном халате, шагавшего поодаль с лопатой, держа за повод верблюда.

— Его зовут Палма. Он младший лама, таскал дрова в монастыре. Теперь живет у нас, пастушит…

Услышав свое имя, бывший лама затряс головой. Добродушное его лицо засияло улыбкой.

— Это я — Палма, — сказал он, хлопая себя по груди. — Я— хороший человек. Я бросил монастырь.

— Закуривай, — сказал Полосухин, протягивая папиросу. — Тут нужен подход, — шепнул он мне. — Ну, как жизнь молодая, господин лама?

Монах осторожно взял папиросу и заложил ее за ухо.

— Наш хамбо (настоятель) был плохой. Шпион! — неожиданно сказал он. — Его уличили. Снимал в черный ящик наших цириков на пограничной заставе. Мы, младшие ламы, давно говорили об этом.

— Курите, курите, не стесняйтесь нас, — сказал Полосухин, чрезвычайно довольный разговором. — Мы, так сказать, иностранные специалисты, граждане СССР…