Подвеска пирата

Преимущественным правом торговли с чужеземными купцами (чаще всего это был товарообмен) обладала государева казна. Она объявляла «заповедными» те товары, на которые хотела иметь монопольное право приобретения или продажи. Это были благородные металлы, собольи меха, воск, зерно, смола, льняное семя, икра, персидский шелк и ревень. Но Строганов сумел выправить у великого князя разрешение на торговлю икрой, благо дело это было ему хорошо знакомо, и в его крепких руках оно давало казне больший доход, нежели на то были способны государевы ставленники.

Впрочем, икра для Аникея Строганова была не более чем мелким эпизодом в его торговле с иностранцами. Западноевропейские купцы покупали в большом количестве моржовую кость, ворвань, кожи морских животных, рыбу ценных сортов. Очень существенными предметами вывоза были мед и воск. За границу направлялись мачтовый лес, лиственничная губка, кап[55], солодковый корень, продукты использования и переработки древесины – вар, зола, поташ. Шли на экспорт также алебастр и слюда.

А теперь из-за войны с Ливонией и пиратов Сигизмунда вся прибыльная торговля семейства Строгановых, приносившая им золотую монету[56], покатилась под откос. Старик весь извелся, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Гонец от Фетки Зубаки к нарвскому воеводе Алексею Басманову стал воистину знамением свыше. Подкупленный агентами Строганова служка при канцелярии воеводы не дал должный ход записке артельного атамана, а передал гонца людям Аникея, за что и был достойно вознагражден.

«Хорош гусь… – думал Строганов, не без внутреннего удовлетворения наблюдая за побагровевшим от волнения Карстеном Роде. – Хваткий. Сразу видно. И в передрягах побывал… – Ему уже доложили про раны на теле датчан. – А корабль мы для него найдем. И не один. Самолично прослежу, и денег отсыплю на оснастку, если понадобится. Пущай воюет. Главное сейчас не дать ему уйти от Фетки. Пока я не переговорю с Малютой и Висковатым[57]. А они уж пусть государю доложат. Думаю, великий князь согласится на мое предложение. Конечно, можно и на свой риск затею осуществить… но под царским началом она быстрее сдвинется с мертвой точки».

Только бедному Фетке Зубаке не было никакого дела до дипломатических маневров Строганова и переживаний Карстена Роде. Он пил хлебное вино, почти не закусывая, и с тоскливым упрямством все подсчитывал и подсчитывал в уме упущенную выгоду от своей несостоявшейся задумки.

Глава 3. Схватка в корчме

Карстен Роде с тоской наблюдал вполглаза за Февроньей, которая наводила порядок у датчан. Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде так и не смогли вытащить своего захандрившего капитана из постели, где он коротал все свое время. Голштинец застрял в ней, словно муха в патоке, и буквально задыхался от бездеятельности. Несмотря на едва ли не слезные просьбы найденышей, непреклонный Фетка не выпускал их из селения ни под каким предлогом; даже на путину не хотел брать. Артельный атаман заявил, что так будет продолжаться до тех пор, пока не придет от нарвского воеводы Басманова соизволение отправить потерпевших в Данию.

После встречи со Строгановым прошло больше трех месяцев, на дворе уже осень и ранний снег, а они как засели у московитов, так до сих пор и сидят, будто вросли в эти берега. Уезжая, старик повторил свое предложение насчет службы великому князю московскому, в чем же она должна заключаться, так и не сказал. Что не могло не насторожить молодого, но уже много повидавшего в жизни морского волка Роде.

По настоятельному требованию датчан их все-таки однажды вывезли на место гибели пинка. Карстен никак не мог поверить, что такая прочная посудина, как его «Двенадцать апостолов», разрушилась в устье реки. Все-таки здесь не столь сильно штормит, это не открытое море. Ему показалось, Фетка Зубака темнит, недоговаривает. Неясные подозрения еще больше подогрели ретивого Голштинца, и он неделю наседал на артельного атамана, требуя показать обломки.

Фетка вертелся как вьюн, отнекиваясь и отмахиваясь. У него просто не поднималась рука разрушить добротный пинк, как того требовал Строганов. Но в конце концов он все же сдался – против Аники Тимофеевича не попрешь. И когда наконец моряки оказались на «месте крушения», то увидели лишь аккуратно сложенные доски обшивки и обломки матч. Рачительный Зубака не смог наступить на горло собственной песне и не стал растаскивать набор корпуса судна по всему берегу. В хозяйстве все сгодится…

Бывшие каперы помянули корабль прямо на месте. Когда их увозили, Ганс Дитрихсен плакал пьяными слезами, Клаус Тоде орал какой-то боевой клич древних германцев, призывая месть полякам, а Карстен Роде от отчаяния и безысходности превратился в мрачного безгласого истукана. После этих смотрин он и залег в постель, вставая нехотя – в основном лишь для того, чтобы поесть, да по нужде.