Подвенечный саван

У него ничего не вышло по другой причине. Слова, крик – все завязло где-то внутри, прилипло к вспухшей гортани, осело на ноющих гландах. Так, наверное, испускают дух, когда умирают?! Таким, наверное, сипом выходит то последнее слово, которое умирающий считает самым главным, самым важным для себя.

– Па-а-па-а… – еле протиснулось сквозь опухшее Володино горло, и тут же догнал вопрос: – Ты-ы-ы-ы?

Он на мгновение закрыл глаза, подышал, чтобы не свалиться замертво прямо под окном на Машиной кухне. Когда снова обрел способность видеть и соображать, человека на улице уже не было. Но он ему точно не привиделся! Он все еще слышал хрустящий звук его шагов! И чертов конверт торчал из-под «дворника»! И…

И если он сейчас не спустится на улицу и не уничтожит этот конверт, то тот может попасть в чужие руки и тогда беда. Тогда кто-то узнает о его страшной мерзкой тайне. И узнает Маша, что стала пешкой в чьей-то страшной, гадкой игре. И тогда…

Что будет с ней, если она узнает, Володя даже не мог себе представить. Ему все время мерещилась заполненная до краев ванна, в ней Маша с бледным лицом, с закрытыми глазами, и запястья ее аккуратно перерезаны, и с них в воду натекло так много крови, что вода стала бурого цвета. Такого темного непроницаемого бурого цвета, что не видно Машиного тела. Только голову и перерезанные в запястьях руки.

Ноги не слушались, когда он спускался вниз по лестнице, надев спортивные штаны и куртку прямо на голое тело. Выбежал из подъезда, так же бегом домчался до своей машины, выдернул конверт из-под «дворника», надорвал край, сунул туда руку и едва не застонал вслух.

Там снова нащупывались фотографии. Стопка глянцевых снимков, он знал, что на них. И записка. Снова была записка.

Володя вытащил ее. Встал так, чтобы свет от фонаря падал на бумагу, прыгающую в его дрожащих руках. Прочел.

«Если не покажешь это своей шлюхе, я пошлю все ей сам. Сделай, как я велю. И жди инструкций. Папа».

– Ууу-м-мм! – глухо простонал Володя, падая лицом на капот машины. – Господи! Да что же это такое…

Глава 9

Лавров задумчиво помешивал в маленькой кастрюльке овсяную кашу. Лера еще спала, когда он поднялся. Может, и не спала, а просто затихла, не желая выбираться из своей кельи. Может, обижалась.

Он вчера устроил ей скандал, когда она вернулась. Орал на нее, грозился выгнать, вытащил за шиворот из машины, даже не дав заглушить ее. Собственноручно вытащил ключ из замка зажигания и, подталкивая девушку кулаком в спину, погнал ее к подъезду. Странно, но она почти не огрызалась. Лишь один раз, когда споткнулась о порог его квартиры, глянула на него несчастными, блестящими от слез глазами и прошептала:

– Сволочь ты, Лавров!

Стащила с себя пальтишко и заперлась в комнате. И больше не вышла. Даже душ принимать не стала перед сном, а она всегда плескалась там по сорок минут. Ближе к полуночи он и правда почувствовал себя последней сволочью.

Чего к девушке прицепился? Она съездила навестить отца, попутно вытащила из Жэки информацию. Вернулась вовремя. Она же не знала, что Лаврову кишки выворачивало, так он боялся, что она поедет одна к Гришину. И что он промерз до костей, поджидая ее во дворе. Ходил как заведенный туда-сюда, туда-сюда, скрипел зубами от холода и бессильной ярости. И все думал, вот сейчас она явится, он ей…

И тут же думал с тревогой: лишь бы явилась, лишь бы явилась, дрянь!

Он видел, как вернулись с работы Маша со своим новым ухажером. Ах да! Будущим мужем! Чего это он? Там все серьезно. Более чем! Вон он как вокруг нее прыгает, Володечка-то. Под ручку берет, чтобы Машенька не поскользнулась. Сумочки все забрал у нее, чтобы не надорвалась.

Нет, ну вот чувствовал Лавров за всем этим романтическим великолепием какой-то подвох. Хоть убей, чувствовал!

А Машка что? Машка счастливая! Хохочет, запрокидывая головку назад, на руку избранника опирается, целует прямо на ходу. Ему – Лаврову – едва кивнула.

Дура!

Она еще не знает, что по голове Лавров получил, возможно, из-за нее. Ее новый ухажер подобным образом, видимо, отваживал охранника от своей будущей жены. Скорее всего! А зачем еще людям Гришина нападать на него? Больше незачем. Это акт устрашения, да…

– Доброе утро, – буркнул недовольный девичий голосок у Лаврова за спиной.

Он обернулся.

На пороге кухни стояла Лера. Растрепанная, в ночной ситцевой сорочке по колено. Маленькая такая, беззащитная, как воробышек. Он почему-то тут же представил, что могли сделать с ней люди Гришина, явись она туда одна. И даже в глазах потемнело.

– Доброе, – кивнул он после паузы. – Кашу будешь?

– Буду, – снова буркнула она и полезла в его любимый угол.

– А умыться? А зубы почистить? Как в детстве тебя гонять, Лера? – Лавров разлил через край жидкую кашу по двум тарелкам. – В детстве, помню, тебя с отцом…

– Вот, вот! – неожиданно зло перебила его девушка. – Это проклятое детство, Лавров, и не дает тебе покоя!

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего! Я так и останусь для тебя ребенком, да?! – Голос ее вдруг сделался тонким и звонким, того гляди сорвется на плач. – На всю жизнь? И надежды никакой, да?!