Подумаешь, попал – 2

бы по нему к ним перебрались, – мечтательно сказал не умеющий плавать.

Трое других солдат молчали, толи предложить им было нечего, толи

не хватало авторитета, чтоб вмешаться в разговор более старших товарищей. Этим троим, совсем молоденьким, было лет по восемнадцать, вероятно с одного призыва.

– А у вас, танкисты, ничего такого нет, чтоб бросить этим, на «самоходе»? – спросил Кривой.

– У нас только трос, а он годится разве что на буксир, – ответствовал механик водитель.

Тут в разговор вмешался, видно, командир танка:

– Хватит лясы попусту точить! – сказал он, – Танк я все равно, пока есть надежда его спасти, не брошу.

– Ну, ты, если хочешь, и не бросай, – сказал второй авторитет, а мы уж

как-нибудь скумекаем, как спастись.

Танкист постарше так взглянул на говорившего бойца, что у того дальнейшие слова в горле застряли.

– Ты, боец, прежде чем так высказываться, обратись, как положено, к

командиру, – сказал танкист, – И больше не тыкай! Не на гражданке! Понятно?

– Вы, я гляжу, офицер, – витиевато начал говорить Кривой, чтоб спасти своего товарища от вероятной взбучки, – Извиняюсь, звания из-за комбеза, надетого на Вас, не вижу. Вот и предложите что-нибудь дельное, как нам выйти из такого шалмана.

– Может, и предложу, – танкист указал на берег чуть дальше. Стало видно, что его разрезает овраг, создавший своеобразную дорожку наверх. Ширина её позволяла пройти и танку.

Ну-ка орлы, готовьте банники, – распорядился офицер, – шесты нам сейчас пригодятся.

Потом окрикнул троих человек на платформе:

– Эй, там, постарайтесь потихоньку подтолкнуть нас туда! – он вновь махнул в сторону оврага.

Те добавили обороты, движок взревел и, переключившись с холостого хода на скорость, платформа устремилась к понтону. Управляющие «самоходом» действовали грациозно, вовремя сбросили обороты, и платформа, пройдя по инерции, лишь слегка коснулась понтона. Тот все же угрожающе качнулся, напугав тем самым людей, находящихся на нем, но слегка развернувшись, проплыл к уже недалекому берегу несколько метров.

– Есть дно! – обрадовано воскликнул танкист, действующий скрученным банником как шестом. К нему подошел еще один, и они, поднапрягшись, подтолкнули своеобразный плот еще ближе к берегу.

– А ты, Егор, говорил, зачем нам второй банник – одного хватит, когда

я его взял с подбитой машины. А вот ведь пригодился! Кабы один был, то его бы длины не хватило.

– Да ты ведь, Сенька, куркуль! Все подряд в машину тянешь! Если тебя

не остановить, то и самим места не будет, – добродушно ответил второй.

– Давай, еще толкни, да посмелей! – крикнул снова офицер «самоходчикам».

Кривой за всем этим наблюдал, стоя опершись о танк. А старший-то танкист – голова, думал он, глядя на действие экипажа. Даром, что молодой.

Платформа вновь разогналась и, ткнувшись в понтон, не отрываясь уже от него, ткнула его на отмель. Тот прочно увяз в прибрежном илу.

– Живем, братва! – Кривой спрыгнул с понтона на берег.

– Тише ты, – окрикнул его офицер, – немцы услышат!

– С чего это? При таком шуме нас и так слышно, – указал на работающий на малых оборотах движок платформы.

Тот, вдруг пару раз чихнув, заглох. Наступила тишина.

– Все! Бензин кончился! – сказал, судя по всему, моторист, одетый в промасленную черного цвета, технарку.

– Теперь нам с ними придется выбираться к своим, – ответил сержант,

командующий и управляющий «самоходом».

– Вы, двое, живо наверх, и по-тихому разведайте там, что к чему, -

приказал офицер авторитетам, прислушиваясь к неясному шуму наверху.

– Это мы мигом, командир!

Кривой, передернув затвор автомата, устремился к оврагу. Его приятель последовал за ним. Они, молча крадучись, передвигались по оврагу, по дну которого, журча, бежал ручеек.

– Боши наверху! – прошептал Кривой, указывая напарнику на плывущую по ручью пустую пачку из под сигарет.

Вскоре, неясный до этого шум, стал понятен. Наверху явно велись земляные работы – доносился звон лопат, попадающих на камень, и характерные удары об них же кирки. Эти звуки Кривой ни с чем не спутает! По молодости, при первых отсидках, ему приходилось вкалывать на благо народного хозяйства. Это потом, когда он стал ходить в авторитетах, на дядю пахать стало западло, и никакие увещевания и угрозы, ни отсидка в карцере уже не могли заставить его работать. В конце концов, его поставили бригадиром, значит, проявили уважуху. Тут уж он показал себя по-честному, по понятиям распределив кому, что делать. Те, которые загремели попервому разу, или не принимали воровской закон, те и пахали по-черному, те же, кто тянул не первую ходку, были на работах не изнурительных, готовка еды, починка и раздача инструмента. К паханам уже вообще уважуха. Они постоянно числились приболевшими, или вообще считались на работах. Сами же, вылеживаясь на нарах, пили чифир или играли в карты, в буру.