Подступы к «Неприступному»

— Ни Куличеву, ни его помощникам, привыкшим холуйствовать перед немцами, и в голову не придет допустить возможность такой дерзости с нашей стороны, — горячо продолжает майор Огинский. — В документах, которые мы отобрали у Мюллера, сказано ведь, что ему дано право контроля не только русской, но и немецкой гражданской администрации. Понимаете, как велика сила таких документов, а следовательно, и самого штурмбанфюрера Мюллера?

Командир хмурился и невозможно было догадаться о его мыслях, а Огинский исчерпал уже все свои доводы. Видно, ничем не сломить упорства командира, а может быть, и предубеждения…

— Не убедил я вас, значит? — упавшим голосом спрашивает его Огинский.

— Этого я не говорю, — задумчиво произносит командир. — В принципе все довольно убедительно…

— Тогда, значит, я как исполнитель не подхожу?…

— Эх, Евгений Александрович, Евгений Александрович! — тяжело вздыхает командир. — Разве только в этом дело? Вы же сами понимаете, что такую операцию я должен с вышестоящим начальством согласовать. Сделать шифрованный запрос об этом по рации…

— А пока пошлем его, да пока ответ придет, — с досадой перебивает его комиссар, — то даже в том случае, если и разрешат, момент будет упущен. О пропавшем Мюллере к тому времени оповестят не только все немецкие гарнизоны, но и полицейские управы.

— Нам нельзя медлить и по другой причине, — замечает снова воспрянувший духом Огинский. — Разоблаченный Васяткиным провокатор признался ведь, что сообщенные им сведения о карательной экспедиции против нас — выдумка бургомистра. Цель ее очевидна — вынудить нас уйти отсюда.

— Но и тому, что сообщил нам Васяткин о Пеньках, я не очень-то верю, — задумчиво сказал комиссар. — Скорее всего, именно тут, в Овражкове, затевается что-то. А если поближе к Пенькам перебираться, значит, во Владимирской пуще придется базироваться. Почти за пятьдесят километров отсюда и около семидесяти от Овражкова…

— Да и не в Овражкове только дело, — тяжело вздыхает командир. — Нам от железнодорожного моста через Бурную нельзя далеко уходить. Не выполнили ведь задания партизанского штаба и не взорвали этот мост…

— Пробовали, и не раз, — разводит руками комиссар. — Но вы же сами знаете, какова там обстановка… Не случайно хлопцы окрестили тот чертов мост «неприступным», хотя командиру нашему очень не нравится это прозвище…

— А вам нравится оно разве? Не отобьет оно охоту дерзать? К тому же, насколько я разбираюсь в русском языке, прозвища даются живым существам…

— А мне именно то и нравится, что мост этот стал для наших ребят таким же живым врагом, как и сами фашисты! — горячо воскликнул комиссар. — А из того, что «неприступным» его прозвали, не следует, однако, что он действительно неодолим. Берут ведь и неприступные крепости…

— С таким пониманием его временной, так сказать, неприступности и я согласен, — примирительно произносит командир. — Надеюсь, что бойцы наши понимают и военное, я бы даже сказал, стратегическое его значение. Если мы взорвем этот мост, парализуем весь железнодорожный узел, находящийся в руках у немцев.

— Они это понимают, товарищ командир.

— Уходить, значит, с этой базы без достаточно веских причин…

— В том-то и дело! — перебивает Огинского комиссар. — Никоим образом!

— А существуют ли на самом деле столь веские причины, чтобы все-таки уйти, знают пока лишь немцы да бургомистр Овражкова, — заключает майор Огинский. — И я надеюсь заставить его сообщить нам об этом без утайки, если только вы…

— Ну ладно! — решительно махнул рукой командир. — Не возражаю! Нам действительно необходимо не только точно, но и срочно знать, что же затевается в Овражкове. Прежде, однако, надо выяснить, не засланы ли уже в Овражков гестаповцы.

— Это Ерохин должен знать.

— А его не выставили еще из полиции за то, что он Васяткина упустил?

— Сообщил сегодня, что удалось выкрутиться.

— Ну, а какие вам понадобятся помощники, товарищ майор? — спрашивает командир Огинского.

— Я бы еще только лейтенанта Азарова попросил. Он и машину умеет водить, и немецким владеет. С ним вообще можно на любое дело… Вы ведь знаете, как мы с ним из плена бежали?

— Рассказывал мне подполковник Бурсов. А вам форма Мюллера хороша ли? Он, кажется, пошире вас в плечах, а у них мундиры, сами ведь знаете, как подгоняются.

— Подгонит его и по моей фигуре дядя Миша. Он до войны в театральной костюмерной работал. А как насчет легковой немецкой машины?

— Придется своего «опель-капитана», предоставить в ваше распоряжение.

— А что слышно о Бурсове, товарищ командир? — спрашивает Огинский, когда все детали предстоящей операции были окончательно согласованы.

— Он благополучно перебрался через линию фронта и теперь в штабе инженерных войск армии генерала Светлякова.

— Вот бы и мне с ним тогда… — невольно вздыхает майор Огинский.

— Но ведь вы были нездоровы. Разве ж можно вам было с температурой тридцать девять и пять? А Бурсову не терпелось поскорее.

— Я его понимаю и ни в чем не виню. Конечно, в таком состоянии, в каком я был тогда, нечего было и думать об этом. Чертовски досадно, однако… Ну да что теперь об этом!