Подсолнухи

— Кто засевает поля, вдовинские?

— Вдовинские.

— Много дворов во Вдовине?

— Двадцать не наберется.

— А школа? Семилетка наша?

— Увезли-и… Куда — не знаю.

— Конец, видно, углу шегарскому, а?

— Э-э, давно конец. Алексеевки моей лет двадцать пять уже как на земле нет. Ну да, с пятьдесят шестого. Четверть века — вот оно.

— Добраться бы завтра.

— Доберешься. Придумаем сейчас. Сосед у меня есть, а у него машина. Старенькая, но… бегает. Утром я схожу, попрошу подвезти. Помогал ему с сенокосами несколько раз. Скажу — родственник. А ты дашь пятерку — в оба конца как бы. Впустую не повезет. Застонет, заноет — бензину нет, запчастей нет, колеса худые. А за пятерочку — куда угодно. Заплатишь. Ничего?

— Ну!..

— Не согласится — на перекладных попробуем. Сушь, дорога накатана, машины идут. Не переживай, отправлю. Еще чайку? Нет. Давай тогда спать, поздновато уже. Ты устал небось? Раздевайся…

— Сам-то давно бывал в тех местах? — Чернецов позевывал.

— И не вспомнить. Лет пять тому, что ли. Так же вот, в осень, ездили на озера Замахаевские. Сети ставили, клюкву брали по берегам. Карася по ведру поймали. Трое было нас. А брусники в год тот уродилось: ой-ой-ой! Я такого, знаешь, не видел в жизни своей. Лег? Удобно тебе? Ох, брусники — ковры красные рассыпаны по мху. Уж мы ели, ели, а потом собирать. Ну, спокойной ночи. Выключаю. Заговорились мы с тобой, однако. Скоро петухи заорут…

Наутро Чернецова разбудили в седьмом часу, спал он глухо.

— Вставай, — сказал хозяин, — сосед уже машину заводит. Отвезет по холодку, да и дела у него. Умойся, яичница на столе. Сейчас полотенце чистое достану. Да не торопись шибко, успеете.

— Молока дай, — Чернецов наскоро умылся. — Есть не хочу, рано.

Выпил большую кружку кипяченого молока, попрощался с хозяином, поблагодарил за гостеприимство. Сел в машину, поехали.

Теперь он шел, и все ему казалось, что Жирновка цела, а он просто приехал домой, как приезжал множество раз: после армии, студентом на целое лето на каникулы, позже — в отпуск либо только на выходные, попроведать, когда работал в районной редакции. Подъехал с попутной до Вдовина, а сейчас идет себе, идет к родному дому. В портфеле у него вино для встречи, гостинцы, купленные в магазинах районного села.

Он пройдет долгой деревенской улицей, здороваясь с земляками, переберется возле чьей-нибудь усадьбы по шаткому переходу на левый берег Шегарки и пойдет к своей избе с рябиной под окнами. Мать обязательно будет в огороде либо в ограде, она заплачет, а он ей скажет что-то веселое, чтобы скрыть волнение. «Мама, — скажет он, поцелуя мать, — ну чего ты?! Я ведь не с войны!»

На голоса выйдет отец из избы, начнут спешно собирать на стол. Разговоры, разговоры до темноты. Потом он пойдет спать на сеновал, держа под мышкой подушку, завернутую в байковое одеяло. И так сладко уснет на свежем сене, на свежем воздухе…

Проселочная дорога от Вдовина до Жирновки — шесть верст пути. Косари — бывшая деревня. По обе стороны березовые согры, осинники, поля. Заросшая камышом и осокой пересохшая Шегарка, прогретые до дна омутки, собравшие в себя воду. Первая на въезде по левобережью усадьба Алехи Дорофеева. Тополя, а на месте избы и огорода бурьян. Дальше усадьба Дмитриевского: тополя, бурьян и конопля. Дальше Петрушовы: тополя, бурьян. На правом берегу, напротив, усадьба Акима Васильевича Панкова. А во-он и их, Чернецовых, усадьба: обломанная кем-то рябина, сплошной зеленый остров конопли. Высохший пруд — сколько рыбы было в нем! — высохший ручей Жаворонков, текущий со старых клюквенных болот в Шегарку. Сгнивший мосток через ручей. Здесь был клуб, магазин, изба Анисимовых…

Ти-ихо. Тополя. Кусты черемухи. Рябины. А вот здесь жили Самарины. Ах какая ветвистая черемуха! И ягоды есть, спелые. Три молоденьких сосенки подле: лесник принес из бора, посадил. Принялись, удивительно! Интересно, давно ли растут они в деревне. А здесь… одни деревья. И ветер. Верховой ветер. И ничего более. Дорога в Юрковку. Усадьба Николая Панкова, усадьба Марии Серегиной, самая крайняя. А здесь жили Савины, Третьяковы. Берег…

Мост. Чернецов вспомнил, как после половодья (старый снесло) строили мост: били сваи, шкурили-обтесывали бревна, стелили мостовины. Мост полуразрушен, проехать не проедешь, но перейти можно. С высокого правобережья, с которого Чернецов мальчишкой катался на лыжах, хорошо было видно окрест: всюду, куда ни глянь, росла-цвела ромашка, будто посеянная. Все пусто, глухо, зелено. Ни малейших следов жилья — скрыто бурьяном и коноплей. Пуст правый берег, пуст левый, и только на самом краю по левобережью, на выезде к Юрковке (выше по Шегарке была такая же деревушка, Юрковка), под тополями стояла изба и в ней временно жили люди. Поглядев туда из-за руки, Чернецов спустился к мосту.