Подсолнухи

Славить ходили многие ребятишки, каждый славил и поздравлял в той стороне деревни, в которой жил. Деревня в такие праздники незримо разбивалась на участки, на чужой участок заходить было опасно, могли встретить тебя, отколошматить и отнять то, что тебе подали. Да и хозяева не очень любили, когда один за другим заходили славильщики, подавали с меньшей охотой. Первому подают и стряпней, и деньгами. Стряпни дадут разной, да еще денег копеек сорок, а то и весь полтинник. Случалось, давали целый рубль. Редко, правда. Стряпня частью съедалась от двора до двора, остальное приносили домой, делились с младшими. А деньги хранились до случая, берегли их, пересчитывали, запрятывали подальше от братьев.

— Если денег наберем, — сказал я еще до праздников Шурке, — ножички купим. Во вдовинском магазине хорошие ножички, с двумя лезвиями и штопором.

— Ну-у, — усомнился Шурка, — вспомни, сколько ножик стоит. Кто это нам столько денег даст, чтобы на два ножика сразу хватило. И не думай. Хоть бы на один-то кое-как насобирать, а на два — нет. А купить сильно охота.

Купить в лавке складной ножик мечтал каждый из нас и подолгу копил деньги, собирая чуть ли не по копейке. Самым доступным был ножик с одним лезвием. На ножик с двумя лезвиями мы ходили только любоваться. А рядом лежали ножи, где два больших и одно маленькое лезвие, и шило, и штопор, и отвертка. Но куда там, очень уж они были дороги. Потому так надеялись мы на рождество и на Новый год, заранее переживая, чтобы подавали нам не стряпней, а деньгами. Хорошо и стряпней, конечно, но — с первых дворов, поесть. Соберем денег, а если не хватит рубля, скажем, — можно попросить у отца, когда он в хорошем настроении. Или у матери.

В предпраздничную ночь спал я у Шурки. Мы легли на печи и перед сном долго шептались, составляя планы. На правый берег Шегарки решили не ходить, зная, что там и без нас славильщиков достаточно. И в другой конец по своей стороне тоже не показываться, там Колька Сушкин с Васькой Климцовым парой ходят, они злятся, если на их участок чужие заглядывают. Договорились мы с Шуркой обойти подряд дворы в своем краю поначалу, а потом свернуть в переулок, к конюшне, попробовать и в тех дворах.

Шуркина мать разбудила нас и, пока мы, полусонные, одевались, едва шевелясь, растолковывала нам еще раз, как на рождество следует славить бога. Значит, надобно войти — непременно постучавшись, хотя в деревне отродясь все входили без стука. Ответят на стук «Можно войти», — остановиться возле порога, снять шапки и сказать: «Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой! Разрешите у вас прославить бога?!» Когда разрешат, тут и нужно начинать петь. Именно петь. Тихо, слаженно, с душой, чтоб тронуть бога и хозяев. Главное — бога. Ну и хозяев, понятно, иначе не подадут, осердясь…

Ну мы и пошли. Выбрались на улицу — холодина, темь. А времени, наверное, семи еще не было. Постояли, подумали, откуда начинать. Присмотревшись, можно было свободно идти и по стежкам, протоптанным через огороды. Мы стояли на дороге, решимости вчерашней уже не было. Каждый думал, а не повернуть ли обратно, в избу. Молча посматривали мы друг на друга.

— Рано вышли, — сказал Шурка, вспоминая, видимо, теплую печь. — Надо бы подождать. Спят еще. А если проснулись, пока это печи растопят. Лучше, Алешка, вернуться домой да и подождать немного. Давай вернемся, а?

— Раньше интересней, Шурка, — сказал я. — Сейчас рассвет. Давай начнем с крайнего двора. Смотри, у кого свет в окнах, дым идет из трубы, там встали уже, блины печь собираются. Можно смело входить. Замерз? Попрыгай, разогреешься. Не шибко-то и холодно. Это кажется так, что холодно…

Мы вышли за деревню, по направлению к сушилке, где ловили снегирей. Развернулись около двора Алехи Бурафеина. Взглянули на крышу, дым над трубой не поднимался. Потоптались, пошли обратно в деревню. Обычно бабы по деревням встают рано, чтобы затемно протопить печь, отстряпаться, а рассветет чуток — выйти во двор, скотину управить, за водой на речку спуститься — не станешь ведь в темноте прорубь прорубать, прочищать. Но некоторые в праздники спят подолгу, в восемь часов встают, в девятом. Поднимет голову, глянет в окно, а оно заледенелое, темнота, и опять уронит голову на подушку. Успею, думает, встану, все сделаю и в избе, и на дворе. В праздники только и выспаться в полную волю. Еще посплю часок…

Когда славишь — это знали все ребятишки, — момент нужно выбрать особый, чтоб не рано и не поздно, а в те самые минуты, в которые баба стряпается вовсю. Рано зайдешь, хозяйка еще и к квашне не подступала, подать нечего, денег пожалеет, даст что-нибудь, чтоб отвязаться. Семечек подсолнуха, бывает, в карман твой сыпнет, и только. А у тебя дома семечек полнехонький мешок на печи. Поздно пришел — тоже плохо, щедрости уже нет той у хозяйки, опередили тебя, оказывается. Даст в руки по одной постряпушке, и будь здоров. Не зевай, не пускай в свой край чужих, не спи. Кто рано встал, тому каждый дает, а ты поздно, вот и получай, что осталось. Не жалей, в следующий раз первым при бежишь к нам…