Подсолнух и яблоки

«Вы не стройте ему глазки, милая, – сказала Серена где-то через пару недель после начала моей работы, – наш шеф-то – гей». Я еще запомнила, что она употребила именно это слово, английское, вежливое… Я тогда очень удивилась. Не то чтобы я до этого знала геев или хотя бы видела их, но представление-то было, и Симон в него никак не укладывался. В нем не было ничего против природы. Вопреки очевидности, и здравому смыслу, и тому, как это касалось меня лично. Может быть, я никогда до этого не встречала мужчины с таким чувством собственного достоинства. Обычно ведь демонстрируется совсем другое… А тут – обаяние, ясное, как летний воздух. Чистота. Строгость. Видит Бог, как я старалась все увязать и поставить на свои места. А он просто был – ежедневно. К нему нельзя было прикоснуться как бы ненароком, он не поддерживал этой всеобщей манеры чмокать при встрече в щечку. Иногда он целовал мне руку. Смейтесь, да! А я готова была плакать, потому что лишь кончиков пальцев он касался губами. И он не признавал, – умел не признавать, – моих по этому поводу переживаний. Другом, помощником, выручателем из иногда не очень приятных положений он готов был быть. Но не любовником. Было время, когда это сводило меня с ума. А он заметил, конечно, – было ли что-то, чего он не замечал? – и случился у нас откровенный разговор… О природе и выборе, об одиночестве и дружбе, такой, какой сейчас вспоминать было больно, потому что там была тишина, и музыка, и хорошая еда, и, несмотря на всю мою печаль – было ощущение покоя, того, что вся жизнь впереди. Помню, что признавала его правоту и злилась, как всегда, и сказала, мол, хорошо, все поняла, заведу себе парня, красавца и умницу – а ты возьмешь да и влюбишься в него? А он ответил – очень серьезно – чтобы я не волновалась. «Я абсолютно надежен», – сказал он, и это было не похвальбой, а правдой.

***

Хозяйка со мной особо не церемонилась. Как только Мосс ушел и молоко было выпито, она сунула мне в руки полольник, и до заката я проторчала на грядках, рыхля, поливая и таская выполотую траву козе. Чем в это время занималась Уна – я не знала, изредка она являлась, оглядывала сделанное и исчезала, не говоря ни слова.

Ужинали тоже в молчании. Мало того, что поперек горла вставал кислый творог, так еще и не на чем было успокоиться сердцу. Тишина – как в гробу, свет от свечи неровный, хозяйка жутковатая… Уна смотрела мимо меня, я все больше – в свою миску. Потом хозяйка собрала посуду и вышла в кухню. Рыжий котенок вспрыгнул на стол, обнюхал доски, мою руку. Лизнул бы, протянул лапку… Но звереныш не собирался разделять мои внутренние движения, сел на порядочном расстоянии. Свеча его не пугала, пламя в золотых глазах дрожало бабочкой. Даже кошке нет до меня дела. Я поднялась, тихонько прошла в сенях, спустилась с крыльца.

Господи, я-то и забыла, что ночью темно. То есть – ничего не видно буквально, и даже звезды не сразу проявились в глухой черноте наверху. Меня разобрал нервный смешок. Куда собралась? Далеко я отсюда уйду… Ну, что же мне делать, что делать?!

Ах, нет, это только ветер откуда-то из сада… Не знаю, что там у нее росло, в том углу, но запах… Я осторожно двинулась: не то, это укроп, а это… тьфу, и не знаю, гадость какая-то… Я потеряла направление и стояла в незнакомом огороде, принюхиваясь. И ведь видела днем, кажется, но тут поди разберись! Тут снова потянуло – по правой щеке. И я стала пробираться направо, давя какие-то хрусткие плети, и – вот они, такие холодные даже на ощупь, ребристые стебли, узкие волнистые листья… Вот это не обманет и не уйдет, я сорвала веточку и, как глупый кролик, примяла и разжевала мятный листок.

Да, единственное, черт возьми, что примирило меня с этим дурацким миром: я сидела на корточках и жевала мяту. Зеленое, горькое мое солнце, – пусть и в темноте, пусть хоть немного, но все-таки не сухая земля у самого лица, пропахшая полынью.

– Что это вы делаете?

Я качнулась и села прямо на задницу. Черт бы ее побрал… эта сухопарая ведьма стояла надо мной, простирая руку.

– Что там у вас? Дайте мне.

Я повиновалась. Именно: я не собиралась отдавать ей мяту, и все-таки отдала… Она понюхала и сказала:

– Пойдемте в дом.

И опять я не нашлась, что возразить. Но она не вошла в дом. Села на крыльце, и я, не желая торчать столбом, тоже опустилась на ступеньку. Уна повертела веточку и вздохнула:

– Курите?

– Нет…

– Принимаете наркотики?

– Да что такое?! Что вы… Отдайте!

Она легко забросила мою бедную мяту подальше.

– Вот. Как вас легко вывести из себя… В общем, это правильно, вы как моя кошка, ищете свою траву. Когда больше не к чему прислониться. Видите, как легко отнять даже это? Причем, именно это легче всего… Вы пойдите, вернитесь сейчас туда. Ничего не будет. Противная горькая трава. В этом нет утешения, дорогая моя.

– А в чем же оно есть?! Сами держитесь за что-то, ну и на здоровье! Что вы ко мне привязались?!