Подселенец

Так и трудился он в заводской конторе, особо не выделяясь, но своим трудолюбием и надёжностью медленно, но верно продвигаясь к месту начальника бюро, а потом, чем чёрт не шутит, может, и начальника отдела.

С женщинами как-то не особенно складывалось. Нет, иногда на горизонте начинала маячить какая-нибудь новая подруга, но все они очень скоро понимали, что Игорь — герой не их романа. В чём тут дело было, не совсем понятно, вроде бы и не сморчок какой, и работу имеет стабильную, и — что важно! — отдельную квартиру. Пусть и двухкомнатную хрущёвку в панельной пятиэтажке, но зато свою. Но просто как-то не складывалось. Может, потому, что при всей своей незлобивости и покладистости Игорь как был, так и остался "ни рыбой, ни мясом" — средним российским мужиком-трудягой, пусть и сменившим промасленную спецовку на однобортный костюм. А может, дело и ещё в чём-то, кто их, баб, поймёт? Сам же Игорь не особо переживал по этому поводу — жизнь старого холостяка его вполне устраивала, да и привык он уже.

Так он и жил: утром работа, вечером домино или карты за столиком во дворе с соседями-друзьями детства. Большинство из них, правда, уже обзавелись жёнами, детьми, животами и обширными лысинами, но отношения между ними сохранились те же. Игорь и сам не делал особой разницы между работягами и конторскими, потому что успел побывать и тем и другим и прекрасно знал, что в заводском микрорайоне какие-то различия на этой почве чисто мнимые. Все выросли вместе, ходили в одну и ту же школу, хватали за задницы одних и тех же девчонок и смотрели одни и те же индийские фильмы. Другое дело, что большинство ровесников уже давно и прочно обосновались за решёткой, а некоторые уже не первый год вообще кормили червей — всё от водовки, конечно. Но в компании Игоря водку как-то не особо уважали. Воспитанные в суровые времена горбачёвского антиалкогольного беспредела мужики крепко подсели на портвейн или другую бормотуху — от неё и дуреешь не так быстро, как от водяры, но и не так тупо медленно, как от пива. Да и дешевле водки выходит.

Портвейн Игоря и сгубил. Однажды тихим сентябрьским ещё не холодным вечером он так же сидел с мужиками за столиком, азартно стуча по сделанной из финской фанеры когда-то тёмно красной, а теперь практически чёрной столешнице доминошными костяшками и время от времени прикладываясь к стакану с "Тремя семёрками". Когда начало подхватывать живот, Игорь не придал этому особого значения — в последнее время это случалось всё чаще, но Левский списывал это на магазинные "русские" пельмени, щедро сдобренные кетчупом, свою обычную еду в последнее время. И только когда боль горячим шаром разорвалась где-то в районе солнечного сплетения, а сам он, свернувшись калачиком, рухнул прямо под вкопанную в землю лавочку, уже его товарищи по доминошному столостучанию сами вызвали скорую.

В себя Игорь пришёл только через несколько дней. Похоже было, что его пробуждение от беспамятства стало большим сюрпризом не только для него самого, но и для набежавших в палату, как тараканы, врачей. "Острый панкреатит", — когда Левский услышал диагноз, то только и смог, что скривиться, как от зубной боли. Потому как никакой другой боли его исколотый всякой анестезирующей наркотой организм пока не чувствовал. Игорь краем уха слышал об этой довольно редкой, но от этого не менее жуткой болезни. На его памяти, то есть за последние года три-четыре, у них в районе было только три случая этого заболевания, и все с летальным исходом. Какая-то бабка с рынка, отец его друга Серёги Улётова и шапочно знакомый Игорю местный авторитет из реальных блатных сидельцев Угрюм — все они так и не пережили уже первого приступа, так что Игорь даже сквозь затуманенные наркотиком мозги прекрасно осознавал, насколько плохи его дела.

Следующая пара месяцев прошла как в тумане. Выныривая временами из забытья, Игорь видел перед собой какие-то всплывающие морды в белых халатах, блеск разных жуткого вида медицинских инструментов и — иногда — постаревшее и осунувшееся лицо матери. Она, оказывается, приехала тоже — какой-то доброхот отбил ей телеграмму, и она примчалась из своего Саратова. Сестра, как водится, приехать не смогла, но обещала, что приедет попозже. Читай: на похороны.

Когда, уже по декабрьскому снегу, Игорь покидал стены старенькой районной больницы, построенной ещё пленными немцами, на лицах врачей, медсестер, да и больных читалось искреннее изумление. Никто, да и сам Левский в первую очередь, не ожидал, что он выкарабкается. Но Игорь выжил. После Нового года он отправил мать обратно к внукам, а уже где-то в феврале снова вышел на работу.

Там сначала сомневались, всё-таки человек буквально с того света вылез, смерть за задницу потрогал, можно сказать, но вскоре Игорь доказал, что сомнения в его профпригодности необоснованны. С бумажками всякими — сметами и счетами — он управлялся так же ловко, как и раньше, а то, что совершенно перестал выпивать и участвовать в служебных междусобойчиках, так какой же начальник на это пожалуется?