Подсадная утка

Да и у Пашки сидит Юра вечером – только на часы и поглядывает. «Читай, Юра, читай, – скажет Пашка. – Далеко ещё до восьми…» – «Восемь часов…» – говорит Юра старинным часам на стене, как заклиная их. Потом поворачивается к книге. В восемь часов, и ни минутой позже, он должен быть дома. Но ведь как всегда бывает: увлечёшься чем-нибудь, вот как сейчас: книга интересная – «Айвенго», – и забудешь про всё на свете, и про папу в том числе. А на стене вдруг зашипит, затем закряхтит и – БАМ-М! – как по голове, – первый удар часов.

Юра вскакивает из-за стола, поспешно заворачивает книгу в газету, прощается и бежит. А Пашка, мать и отец смотрят на часы и считают удары. И видится им в качании маятника, как выскакивает сейчас Юра во двор, бежит, опрыгивая чёрные осенние лужи, как он с топотом забегает на крыльцо, в сени, запирает дверь на четыре засова, лихорадочно нашаривая их в темноте, гремит, опрокидывает пустое ведро и влетает в комнату, спертую затхлым барахлом. Сергей Илларионович встает из-за стола, достает из кармана немецкой тужурки немецкие карманные часы, откидывается крышка часов и слышится противно-мелодичный последний удар – восемь. Ровно. Приказ выполнен. Сергей Илларионович удовлётворенно щёлкает крышкой и опускает немецкие часы в немецкую тужурку. В карман.

Обрывался в тишину последний удар часов и в комнате Калмыковых. Все трое молчали. Наконец мать тянула, мечтательно подпершись кулачком:

– Да-а… вот дисциплинированный какой. Не то что наш…

– Дисциплинированный! – зло шуршала раскрытая газета отца. – Да этому папаше ноги повыдергать! Ванька, не помнящий родства. Автомат чертов. И сына делает таким, мерзавец!

6

Поначалу дружба между ребятами складывалась как-то не так, с перекосами. С Пашкиной стороны, во всяком случае. Дичился Пашка Юры. Дичился его вежливости, стеснительности. Дичился и вёл себя порой подло.

Пашка привык к простым отношениям с ребятами двора: чуть что не так – в драку. Подрались, а назавтра опять вместе. И все дела. А с Юрой этого и представить даже было нельзя. И смотрит на тебя… как собака одинокая, да и вообще… матюкнуться – и то язык вязнет во рту, не то чтобы ещё чего. Тяжело, неудобно Пашке с Юрой сперва было.

Когда они бывали одни, Пашка всегда звал Юру – Юрой. Но стоило появиться меж них ещё кому – Ляме там, Генке Махре, или вообще когда много ребят вокруг, – Пашка сразу начинал звать Юру «Приказом», кличкой, которую приляпал Юре дошлый Ляма на второй же день, как увидел его с отцом во дворе.

Ну ладно, сказал бы Пашка просто: «Приказ» – и всё. Так нет! Всё с какими-то подначками, с подковырками обидными. «Приказ, чё, опять папаша не пускает? Гы-гы…» А Юра смотрит на него своими печальными глазами: почему ты так, Паша? Ведь ты не такой. Зачем?

А Пашка ёрничает, Пашка изгаляется над Юрой перед охламонами двора. Он, дикарина, стеснялся этой человеческой дружбы и продавал её ржущим мальчишкам двора со всеми потрохами. Потом, дома, один, он мычать будет, зубы сцепив, от своей подлости, в глаза не сможет смотреть Юре несколько дней, но сейчас он герой, он уличный, ему всё нипочем! Не то что этому… папенькиному сыночку. «Приказ, а если папаша с нами увидит – чё тогда? Гы-гы…»

Юра же, несмотря на такие вот выходки Пашки, полюбил его сразу и всей душой. И звал его только Пашей. И никаким там не Пахой. И это тоже бесило Пашку. «Зови меня Пахой!» – быстро говорил он Юре, как только видел приближающихся к ним ребят. «Зачем?» – «Ну зови – и всё!» – с досадой шипел Пашка. «Ладно, Паша», – шептал Юра и глядел на подкатывающуюся ватагу, внутренне подбираясь как перед боем.

Но «Паша» – был, «Пашка» один раз промелькнул как-то неуверенно, а вот «Пахи» – Пашка так и не дождался от Юры. «Безнадёжен!» – махнул он рукой.

Юра и сам понимал, что ему ох ещё сколько тянуться до Паши, и пытался сначала даже освоить некоторые, хотя бы первые ступени уличный школы, но Паша сам почему-то мешал ему в этом. Если Ляма, например, совал дымящийся бычок к губам Юры, приговаривая: «Дёрни, дёрни, Приказ! Папаша не увидит!» – Паша почему-то говорил поспешно: «Не надо, не надо ему!» – и, видя законное недоумение Лямы, зачем-то врал про Юру: «У него… у него лёгкие больные!» Все с испугом смотрели на Юру. Юра сам удивлялся и торопливо объяснял, что Паша ошибся, что он, Юра, абсолютно здоров и готов попробовать… дёрнуть. Но Паша опять поспешно говорил: «Не надо, не надо, потом дёрнешь! А то заболеешь ещё». И не удерживался-таки, подковыривал: «Чё тогда папаша скажет? Гы-гы…» Все смеялись, а Юра думал: отчего Паша сказал, что лёгкие больные? Почему он так?.. А Пашка и сам не знал, «почему он так», и отводил глаза.

Но мало-помалу Пашка привык к Юре, перестал его дичиться, стал относиться к нему просто и серьёзно. Пашка чувствовал в Юре какую-то обезоруживающую бесхитростность, искренность, правду. Всего этого явно не хватало самому Пашке да и остальным охламонам двора и улицы. Никогда не встречал Пашка таких ребят, как Юра.