Подружка №44

Какой-то тип из похоронного бюро, в форменном комбинезоне, велел водителю цветочного фургона отвезти букеты к мемориальной стене за часовней. Мы спросили его, куда положить цветы Джерарда, и он направил нас к седьмому участку. По хрустящей гравием дорожке мы добрели до стены, нашли указанное место. Там уже стояли два венка для Фарли, причем один только что сгрузили с фургона. На ленте первого было написано: «Фарли, старик, прости, быть не могу. Очень много дел на работе. До скорого. Джулз», а на другом, от некоего Тони, уместилось целое стихотворение о падающих листьях и роняющем слезы небе, столь омерзительное, что я даже не дочитал его до конца. Несмотря на свой лирический настрой, Тони тоже не нашел времени появиться лично. Тогда я решил прочесть, что написала на своем венке Лидия.

Я начал с ее цветов, хоть и сгорал от любопытства взглянуть, что там у Элис, потому что изо всех сил старался проявлять сдержанность. Надпись на ленте гласила: «Фарли, придурок несчастный, нам будет тебя не хватать». Такого я мог бы ожидать от полковника войск специального назначения, но никак не от журналистки. На букете Элис я прочел: «Когда боги хотят наказать нас, то внимают нашим молитвам. Прости, что я вняла твоим». Текст показался мне несколько извращенным и очень эгоистичным, но цитату я узнал.

– Уайльд, да? – сказал я. – Как и у меня.

– Да, – ответила Элис. – Надеюсь, не я подтолкнула его к этому, но на всякий случай решила попросить прощения.

– Любишь Уайльда? – поинтересовался я, лихорадочно вспоминая, что еще я писал о нем в своей дипломной работе.

– Как можно его не любить?

– О да, – изрек я так, как мог бы сказать сам старина Оскар.

– Уайльд мне нравится, – вступил Джерард. – По-моему, он очень занятный. Да, очень.

«Любопытно, – подумал я, – а удастся ли ему повернуться внутри костюма кругом, чтобы сам костюм остался на месте?»

– А что тебе у него больше всего нравится? – спросил я.

Джерард слегка напрягся. В колледже он специализировался на психологии, а следовательно, с историей культуры был не в ладах.

– Да как тут выбрать? – выкрутился он. – У него все такое сложное, многоплановое…

– Как это верно, – согласилась Элис.

Я уже собирался попросить Джерарда назвать какое-нибудь любое произведение Уайльда, но вспомнил, что обещал себе не выпендриваться перед Элис, и потому лишь процедил сквозь зубы:

– Прекрасный ответ, Джерард.

После чего мы двинулись ко входу в часовню.

Джерард бросил прощальный взгляд на цветы.

– И всего-то удовольствия на целую десятку, – сказал он. – Неужели они ни для чего больше не пригодятся?

– Чем короче и дороже удовольствие, тем оно восхитительнее, – заметил я, стараясь изъясняться в духе Уайльда, впрочем, без особого успеха.

– Хм-м, – промычал Джерард, более склонный к удовольствиям продолжительным и дешевым.

– Хм-м, – вторила Лидия, полностью разделявшая его взгляды.

Похороны были назначены на одиннадцать, ждать оставалось еще двадцать минут, и я попытался привести себя в соответствующее случаю грустное настроение, подумать о чем-нибудь пронзительном и мистическом, например, об одиноком вороне, летящем над покрытой снегом пустошью. Но стоял теплый, светлый майский день, на кладбище пахло свежескошенной травой, Элис выглядела чудесно, и, как ни кинь, я держался с нею молодцом. В дополнение к этому, с Лидией и Джерардом тоже все наладилось. Жизнь была хороша. Из часовни вышла очередная толпа скорбящих, правда, с таким видом, будто они вот-вот рассмеются. Через плечо Элис я заметил среди них вполне симпатичную девушку.

Последним в дверях показался Энди, приятель Фарли, в защитных штанах и майке, в темных очках и с плейером на шее. Он кивал головой в такт чему-то типа «Спид гараж» или другой супермодной группе и отщелкивал ритм пальцами.

– Гарри, – поприветствовал он меня, не снимая наушников.

– Энди, тебя тут трудно заметить, – ответил я, сам не понимая, что пошутил насчет его камуфляжного прикида.

– Вот забрел на последнюю службу. Старый греховодник. Умер в больнице.

Он обвел взглядом Джерарда, Лидию, Элис, затем снова посмотрел на меня. Для того чтобы заговорить с ними, не будучи представленным, он был слишком крут; для того чтобы общаться после представления, возможно, тоже. Рисковать и знакомить его с Элис мне не хотелось, поэтому я только кивнул – надеюсь, с нужным выражением.

Не все приняли смерть ближнего столь легко. Я слышал рыдающий голос какой-то старой женщины: «Ох, Джим, Джим!»

Подняв голову, я увидел, как женщину ведут к ждущему поодаль автомобилю. От горя ее не держали ноги. Я задумался о себе самом. Узнаю ли я когда-нибудь, что такое быть всеми любимым, посвятить себя какому-то важному делу – и вдруг все потерять в теплый день раннего лета? Полезная мысль, надо будет потом поделиться ею с Элис, только убрать акцент с себя, а то она примет меня за эгоцентрика.