Подруги

— Грейс можно только пожалеть, — говорит Марджори, — до чего же все в ней перегорело! Заниматься сексом в виде спорта и делать на это ставку в жизни! Патрик для нее — напоминание о лучших временах, когда она еще не окончательно утратила способность чувствовать. А он возит ее на могилу Кристи не потому, что души в ней не чает, как рассказывает направо и налево, а просто назло Мидж и еще потому, что любит глядеть на очертания этих дурацких надгробий на фоне неба.

Покуда Грейс напропалую прожигает шестидесятые годы столетия и тридцатые годы собственной жизни, неукоснительно поспевая ноздря в ноздрю за модой — от водяной кровати к платьям с вырезом ниже пупа, с заоблачных высот ЛСД в пучины оккультных наук, от летающих тарелок к астрологии и биополям, находя во всем этом, конечно же, космическое обоснование той травле, которой она с необъяснимым упорством подвергает злосчастную Джералдин; примкнув к поборникам тюремной реформы после ночи, проведенной в камере за нарушение общественного порядка в челсийском питейном заведении (носящем, по странному совпадению, название «Роза и корона»); как бы умышленно соперничая с Патриком числом и разнообразием своих амурных достижений, только в отличие от Патрика — и совершенно напрасно — не положив за все это время ни единого мазка на холст, хотя бы затем, чтоб доказать миру, что недуг, которым она страдает, сопряжен с издержками художественного дарования, а не просто свидетельство вздорного и неуживчивого характера, но зато без конца делая аборты (что, по утверждению Марджори, служит внешним, зримым показателем невидимой внутренней устремленности не созидать, а разрушать), — короче, покуда Грейс, как сказано, напропалую рискует собою и своей судьбой, Марджори действует наверняка.

— Марджори правильно делает, что не выходит замуж, — говорит Грейс. — Такие женщины, как она, рождены быть вдовами. Пускай хоть пять раз выйдет замуж, все мужья перемрут один за другим — кто не от яда, тот, как говорится, из чистой добросовестности. Ну посудите сами, каков у нее послужной списочек. Сначала отец, потом Бен, потом ребенок. Нет, очень мудро она поступает, что сидит и не рыпается, обдавая дыханием смерти исключительно лишь программы телепередач.

И правда — Марджори, судя по всему, действительно предпочитает не связывать себя личными обязательствами с кем бы то ни было, помимо редакций и ведомств. Она вступает в единоборство не с людьми, а с организациями. Ведет бумажную войну, разя противника очередями докладных записок, с боями пробиваясь во главе то одного, то другого отдела к престижной позиции в списке рабочих телефонов, штурмуя вершину бюрократической пирамиды, в которую полководцы массовой информации обратили Би-би-си, и выводит-таки, в конце концов, свое имя жирными черными буквами на самом высоком уровне, какой только доступен для женщины.

— Она бегает к Патрику на свидания с собственной юностью, вот и все, — говорит Грейс, — когда еще не разучилась смотреть на жизнь с надеждой. А белье ему стирает, поскольку стирка — все же способ напомнить себе, что ты женщина. Другого-то способа у нее нет. Из всех женщин в мире она одна его не соблазняет. Не очень ей, наверно, весело это сознавать, хотя, видит бог, он теперь пованивает псиной и забыл, когда в последний раз мыл ноги.

Есть, впрочем, и у Марджори своеобразный семейный кружок. С недавних пор она водит дружбу с компанией женоподобных молодых людей, которые теснятся вокруг нее, оживленно гомоня и кудахча, точно выводок цыплят, отбившийся от клуши. Согретая их вниманием, Марджори веселеет, безмолвие ее вечеров оглашается смехом и болтовней. Они держатся с нею за руки, восхищаются ее недюжинными способностями, приносят трогательные подарки. Сообща они совершают набеги на лавочки, где торгуют старьем, хихикая, азартно роются в грудах хлама, нет-нет да и выуживая оттуда что-нибудь стоящее и даже ценное, приобретая за гроши чудесные вещицы. Без устали вызволяя из небытия — чем не достойное занятие — добротные свидетельства старины. У Марджори пробуждается эстетический вкус, в ее некогда унылой квартире есть на что посмотреть. Со знанием предмета толкует она о викторианских жестянках из-под печенья, стекле «лалик», абажурах с бисерной бахромой и готовит не просто какие-то спагетти по-болонски, а петушков под винным соусом на французский манер. Однако в скором времени, так же стихийно, как образовалась, компания распадается. Жестянки из-под печенья бросаются в глаза уже не столько своей оригинальностью, сколько ржавыми пятнами, тарелка из стекла «лалик», жемчужина ее коллекции, выскальзывает из рук и разбивается, на смену петушкам приходят снова вареные бобы из консервной банки.