Подростки

Стайка воробьев пронеслась над нами, весело галдя и радуясь весне. Один воробушек задержался, присел на скамейку напротив, покрутил головкой, словно принюхиваясь. Покосился одним глазом на Лукича с Борей и слетел к поблескивавшей на солнце луже. И Боря и Лукич, словно на диковинку, засмотрелись на этого воробья. А он глянет пугливо на них, торопливо наклонит головку, схватит каплю воды и, подняв клюв вверх, глотает ее, смакует, словно чай с булкой пьет. Когда Боря сказал об этом учителю, я подумала, что это сравнение пришло ему на ум неожиданно, но оно вызвало воспоминание из недавнего детства. Боря поделился им.

— А я однажды, — тихо, чтобы не спугнуть птаху, начал он, — видел, как воробей чай с малиной пил.

— Да ну! — удивился Лукич.

— Правда, правда, — уверял Боря. — Давно это было. Когда еще отец добрым был. Отправились мы с ним по грибы. Рассвет едва пробивался. Роса на траве обильная выпала. Ходили мы, ходили, грибов не нашли. Присели в малиннике на пенек отдохнуть. Тихо кругом. Вдруг ветка одна колыхнулась. Отец меня за руку цап: не спугни, дескать. Смотрим, воробей уцепился лапками за веточку, качается. Потом глазом повел (большущий глаз, мне показался), увидел ягодку, клюнул ее. Нацелился на листик, по которому росинка катилась, клюв раскрыл, чуть-чуть до листка дотронулся, росинка и упала ему в рот. Он ее проглотил и опять ягодку клюнул. И снова клюв раскрывает, листик теребит, ждет, когда росинка ему в рот скатится. Мы потом с отцом долго смеялись, вспоминали, как воробьишка чай с малиной пил. Вот и этот, — кивнул Боря на воробья у лужи. — Смакует, словно из хрустального ключа пьет.

— Да нет, — вступился за птичку Лукич. — Он не дурак, воробей. В луже вода снеговая. Говорят, очень полезная.

— Говорят, — согласился Боря. — Я тоже об этом читал.

Воробей наклонился над лужей последний раз, проглотил еще каплю снеговой воды и, вспорхнув, улетел.

— А ведь и нам пора, — проводив воробья взглядом, сказал Лукич.

— Пора, — отозвался Боря.

— Пойдем-ка, брат, ко мне, — предложил Лукич. — Давно ты у меня не был. И Нина нам компанию составит. А?

— Мне все равно, — ответил Боря.

— Вот и хорошо. Чайку вскипятим, погреемся, — продолжал Лукич. — Полегчает. А хотите, в книгах у меня пороетесь. Много новых пришло: и по математике, и по литературоведению, и по физике. Не успеваю я с ними разбираться. Недавно вышла новая работа по физике частиц. Я ее только полистал. Могу уступить тебе очередь.

— Я с удовольствием, — с благодарностью отозвался Боря.

— А вообще-то, — поднимаясь, посетовал Лукич, — столько в мире интересного происходит, что порой ругаешь себя: не так живем, не на то, не на главное время тратим. И такое пролетает мимо… Спохватился, ан уже прозевал…

Мы зашагали по тропинке сквера, старательно обходя наполненные прозрачной водой лужи.

— Федор Лукич, — поднял глаза на учителя Боря, — я вот все удивляюсь, почему вы не стали ученым? Ну, физиком или математиком.

Лукич строго посмотрел на него, но ответил просто:

— Каждому, брат, свое. Да и время наше такое было. Не успевали учиться. А потом полюбил я вас, сорванцов. Оторваться не мог. Считал предательством.

— Вот и я так, — быстро подхватил эту фразу Боря. — Считаю предательством.

— Что считаешь? — не понял Лукич.

— Это я так, — поправился Боря. — Вообще о жизни, о смысле жизни.

Свернули в переулок и по узенькой лесенке поднялись на третий этаж старого дома. Федор Лукич жил один. Я однажды заходила к нему с ребятами и подивилась тому порядку, который поддерживался и на кухне, и в спальне, служившей одновременно и библиотекой. Стеллажи с книгами занимали не только все стены, но и небольшой простенок между окнами. Сейчас свободного места тоже не было, и я подумала, где же учитель размещает новые книги, которых за месяц ему поступает немало.

— Постепенно переселяюсь в коридор, — сказал Лукич, словно угадав мои мысли. — Стеллажи я делаю сам. Зато уж знаю, где какая книга лежит.

— Разрешите, Федор Лукич? — подошел Боря к полке. — Я вижу здесь много нового.

— Ройся, ройся, — улыбнулся Лукич, — а я пока займусь чаем.

Мы пили душистый свежий чай и говорили о жизни. О ее неисчерпаемых возможностях и о счастье быть полезным людям.

— Завидую я бортпроводнице Наде Кучеренко, — сказал Боря. — Как смело она вступила в схватку с бандитами, пытавшимися угнать самолет! И никаких сомнений. Все ясно с самого начала.

— Да, — согласился Лукич. — Жизнь у нее короткая, но яркая, как факел.

— Я так понимаю, — продолжал Боря. — У каждого человека — своя идея в жизни, свой луч света. У Нади все ясно. А у меня? Один раз решил доброе дело сделать, и то не вышло.

— Параллели рискованны, — заметил Лукич.

— А я без параллелей. Пусть не Надя Кучеренко, пусть кто-нибудь другой. Вот я читал: шофер не камень подложил — камня не было, а сам лег под колесо, чтобы машина с пассажирами не сползла в овраг. «Что сделаю я для людей?» Данко. Помните?

Боря подул в стакан, отхлебнул глоток чаю, заговорил, кажется, совсем о другом:

— Теперь меня все клеймить будут. А за что?