Подранок

– Какую ещё резинку?

На задних партах послышались смешки.

– Он имел в виду жевательную! А вы что подумали? – крикнул Костя.

Класс грохнул.

Учительница многозначительно молчала, демонстративно пытаясь одним своим взглядом удержать дисциплину, и вдруг изменилась в лице:

– Лазарев! Я сказала: Лазарев! Что за самовольничанье?! – закричала она на Костю, увидев, что он встал, подошёл к парте одноклассника и положил на её край свой ластик. – Немедленно забери назад то, что ты положил, и марш на место!

– Ольга Герасимовна, время идёт: скоро урок закончится! Как он будет рисовать без ластика? Не всё ли вам равно, где он его взял? – хрипловатым ломающимся голосом выдал Костя.

– Ах так, Лазарев, ты мне дерзишь? – Коновалова выдержала паузу, глядя на него из-под густых бровей своими большими чёрными глазами. На её лице обозначились морщины, а тёмный мысик волос, выделявшийся посередине лба, стал ещё более заметным.

– Хватит командовать, Ольга Герасимовна! Что вы на нас свою власть испытываете?

– Что? Что ты сказал?! – опешила учительница.

Класс замер.

– То, что вам не хватает коммуникабельности!

– Что-о?

– Кабельности! Кабельного телика! – закричали школьники и дружно загоготали. Лицо учительницы сделалось пунцовым.

– Покинь класс, Лазарев! – приказала она.

Костя молчал, не двигаясь с места.

– Если вы не уйдёте, Лазарев, то уйду я, – сказала учительница.

– Ну и пусть уходит, – раздалось с задней парты.

– Это кто сказал? – Коновалова обводила взглядом учеников.

– Это неважно… – сказал Костя и вышел из класса.

Урок был сорван.

* * *

Нетривиальность Коноваловой Костя уловил на первом же её занятии. Во-первых, она говорила в классе отрывисто и нервно, как будто пытаясь скрыть внутреннюю неуверенность и скорее упорядочить себя, нежели учеников; во-вторых, Ольга Герасимовна, обращалась со школьниками, как со взрослыми, в отличие от других учителей, и таким образом выстраивала свою линию поведения, внешне схожую, по сути же – прямо противоположную всем основным правилам педагогической этики. Она пыталась манипулировать подростками с помощью интонаций, жестов, взглядов, периодически обращаясь то на «ты», то на «вы» к тому или иному ученику, заставляя их домысливать то, что другие учителя им давали понять более простыми способами.

«Она как будто играет с нами, и я понял её игру и решил принять вызов. Она играет с детьми – по взрослым правилам. Это нечестно. Но она не рассчитала, не учла, что среди них может быть „нестандарт“. И этот „нестандарт“ всё испортит. Тот, кто её раскусит… и сыграет с ней в эту же, придуманную ею, игру… Нет, она не учительница. Для этой профессии она слишком эмоциональна. Она переносит личное в работу. Так обращаться ещё можно со взрослыми, с детьми – это жестоко», – думал Костя. Делала она это сознательно или нет, он не знал, но склонялся к тому, что скорее всего такое поведение Коноваловой носило неосознанный характер.

Сложные, противоречивые чувства вызывала в нём эта учительница. Лазарева раздражало то, что она подчёркнуто демонстрировала свою власть в классе. И хотя она избрала его своим «любимчиком» и это внутренне льстило Косте, в чём он ни за что не признавался даже самому себе, в угоду справедливости он предпочитал пожертвовать привилегированным положением на уроках рисования и обходился с Коноваловой намеренно дерзко, зная, что ему за это ничего не будет.

Константин Лазарев ощущал себя гораздо взрослее своих сверстников. В то время, когда его одноклассники играли в ножички во дворе и мастерили в скверах «тарзанки» из похищенных пожарных шлангов, он под руководством дяди Ивана учился стрелять из ружья, водить машину и брать аккорды на гитаре. Несколько раз ему удавалось неплохо подработать, когда в находившемся неподалёку от школы маленьком кооперативном магазине уходил в запой грузчик. И хотя бабушка тайком от родителей постоянно снабжала его карманными деньгами, Костя стремился заработать сам на кассеты, только начавшие появляться компакт-диски и на хороший магнитофон. К тому же он начал курить и покупать пиво.

* * *

Однажды во время урока Коноваловой Костя ощутил на себе её взгляд и, перехватив его, почувствовал, что учительница смотрит на него как-то особенно, по-взрослому пронзительно, словно пытается заглянуть в душу… От этого взгляда ему сделалось неприятно. Он понимал, что Ольга Герасимовна пыталась всячески расположить его, проникнуться его миром, куда он никого не пускал, и более того… завладеть им. И это её стремление, эффектной черноглазой художницы, к обладанию им любой ценой, ценой всепрощения, больше всего раздражало Лазарева, бесило, выводило из себя… Далёкий, милый образ Люды, женщины из детства, так и не покидал Константина. Этот образ проступал сквозь время. Парень носил его в душе и всячески давал понять Коноваловой, что она не нужна ему. А она продолжала настойчиво гнуть свою линию, принимая его условия. В тот раз, перехватив её взгляд, Лазарев выразительно посмотрел ей в глаза, не по-детски уверенно и серьёзно. И она поняла это…