Подпольная кличка - Михаил

«Я именовался раньше Борисом Чистяковым. Прошу писать за меня ввиду моей болезни. Зовут меня Никифор Ефремов Вилонов, 22 года, православного вероисповедания, происхожу из крестьян Тамбовской губернии, Моршанского уезда, Печаевской волости, село Кутли, откуда получил паспорт в 1902 году. Холост. Родился я в городе Моршанске, в Соборной церкви крещен в 1883 году в феврале месяце. Слесарь. Личность мою может удостоверить департамент полиции ввиду того, что в 1903 я привлекался за участие в стачках в городе Киеве. Родственные связи указать не желаю, ровно как указать место моего жительства, так как я не имею постоянного местожительства. На иные какие-то ни было вопросы о моей личности и по обстоятельствам дела отвечать не желаю».

Как ни бился ротмистр Подгоричани, ничего больше о Михаиле он не узнал.

Глава третья

У калужского учителя Семена Макаровича Пшенай среди учеников были свои любимцы. Он никогда не показывал этого в классе, но после занятий, что называется, отводил с ними душу. Без этих разговоров с мальчишками он просто не мог прожить. В свое время Семен Макарович вдоль и поперек изъездил Россию, всего насмотрелся. Был он из тех русских интеллигентов, что не могут относиться равнодушно к страданиям других, поэтому и в других ценил отзывчивость. Сильнее всего привязался он к сыну маляра Вилонова. Может быть, потому, что чувствовал в рослом парнишке дерзкую силу, которой не хватало ему самому. Никифора уличные сверстники признали своим атаманом — во всех играх и забавах он был первым: мог одним ударом вышибить городошную фигуру, наперед других прыгнуть с высокого обрыва, а за дело и крепко поколотить. И в классе железнодорожного училища, где преподавал Семен Макарович, он первый: учеба давалась ему легко.

Никифора тоже тянуло к учителю. В семье, на Московско-Ямской, часто было не до него. Дом маляра железнодорожных мастерских Ефрема Вилонова — обыкновенная крестьянская изба, треть ее занимала русская печь. Всякому, кто заходил в нее, было ясно: здесь уже не бедность — нищета. В углу иконы, у окна ничем не покрытый стол плотницкой работы, рядом длинная скамья и табуретка. Около стены широкая кровать, на которой нет ни матраса, ни простыней, ни одеяла — на досках только куча барахла из старой одежды. Здесь да на печке и спала вповалку многочисленная семья Вилоновых (сами да пятеро детей). Когда все уходили из дома, дверь на замок не закрывали — вор не смог бы поживиться, пожалуй, и куском хлеба.

Детей родители по-своему любили, смышленого Никифора, когда тот окончил двухклассное училище, несмотря ни на что, решили учить дальше, вывести в люди. Но между собой ссорились, часто были пьяны, и, пожалуй, мать чаще отца: она пристрастилась к водке еще в Моршанске, где с пятнадцати лет работала на махорочной фабрике. Когда начинался пьяный скандал, Никифор исчезал из дома и до позднего вечера пропадал у любимого учителя. Он прибегал к Семену Макаровичу и с другими тревогами и бедами.

Так было и в тот день, когда полицейский избил соседа-инвалида. Напившись, тот начинал на всю улицу крыть матом начальство, а иногда добирался даже до высочайшего имени. Вот и теперь сосед валялся на пыльной дороге, выкрикивая что-то сквозь пьяные слезы, а подоспевший городовой бил его кованым сапогом и ритмично повторял: «Вот тебе, вот тебе, вот тебе…»

Никифор почувствовал, как у него закипело внутри. Разъяренный, не чувствуя себя, он набросился… на городового, но получил такую затрещину, что отлетел к забору. Он бросился бы еще, если бы городовой, взглянув в гневное мальчишечье лицо, не ушагал вдруг прочь.

Никифор долго ходил тогда по улицам, вздрагивая от незнакомого щемящего чувства. Уже стемнело, когда он остановился перед губернаторским домом. Из ярко освещенных окон неслись звуки оркестра, мелькали беззаботно танцующие пары. «Бал в пользу голодающих», — вспомнил он афишу на тумбе. Рука его подняла с мостовой камень и запустила в сверкающее окно…

Никифор пришел к Семену Макаровичу поздно, но они еще долго проговорили в тот вечер. А уходя, Никифор унес за пазухой «Подпольную Россию» Степняка.