Подполковник Ковалев

Или о том, как один рассеянный солдат пошел в увольнение и только на главной улице, у витрины, обнаружил: фуражку-то надел он козырьком назад. И все знали — речь идет, конечно же, о Груне. На Хворыську не сердились за его шутки, даже любили их. Во время рассказа мускул на лице у него не дрогнет, глаз не моргнет. Голос ровный, глуховатый, словно бы даже бесцветный. А «между строк» таится, плещется смех, но вроде бы Антон к нему никакого отношения не имеет.

Сегодня начал он с рассказа о своем деде, что служил в царской армии.

— Между прочим, была такая история… — пересиливая шум мотора, привычно произносит Хворыська. — Приехал в их полк инспектирующий генерал. Сами понимаете — пер-со-на!.. Пошел на урок словесности. Вызывает моего деда: «А скажи-ка, братец, э-э-э, кто такой Ганнибал?»— «Жеребец второго взвода, ваше превосходительство!» — браво отчеканивает дед. «Дур-рак! Полководец!» — рассердился генерал, аж посинел. «Никак нет, ваше превосходительство! Полководец в третьем взводе… На левую ногу захромал…»

Дроздов хохочет:

— Вот то словесность!

— Ну, это давняя быль, а я вам посвежее расскажу.

Все затихли: что еще выдумает балагур?

— Решил один наш модник усы отрастить, — продолжал Хворыська. — Я его спрашивай: «Зачем они тебе?» — «А как же, — отвечает, — на что я буду наматывать указания сержанта Крамова?»

Дроздов расхохотался пуще прежнего, понимая, что это скорее всего камушек в его огород.

— Ты только о других… А о себе?..

— Пож-жалуйста! — охотно соглашается Антон. — В прошлый раз я почему в баню не поехал?

Он сделал паузу.

— Сержант накануне мне персональную организовал.

Крамов довольно подергал себя за мочку уха: «Шути, шути, а банька та тебе на пользу пошла».

Наконец и Антону надоедает развлекать друзей, он умолкает.

Машина продолжает свой бег. Час за часом…

Дроздова начинает клонить ко сну. Он делает движения, как на гимнастике: руки вверх и — к плечам, вверх и — к плечам.

В прошлый раз, во время дальнего ночного марша, когда водители бронетранспортеров стали клевать носами, командир полка приказал остановить на несколько минут боевые машины, предложил побороться шеренга на шеренгу, а потом водителям, советовал пожевать сухари — сон как рукой сняло.

«Люда, небось, спит, как сурочек, — с нежностью думает Дроздов, — и не представляет, как это — мчаться по тревоге… Интересно, а что там мой Тайфун?»

Полтора года назад купил Виктор в Таганроге щенка овчарки и окрестил Тайфуном. Серый, с темным хребтом, белой «слюнявкой» на груди и белой точкой на самом конце хвоста.

Тайфун оказался удивительно смышленым, привязался к Дроздову всей собачьей душой.

Виктор и купал его, и расчесывал, конуру роскошную построил, обучал, мечтая вместе с Тайфуном служить на границе. Даже вел об этом переговоры с военкоматом.

Но жизнь распорядилась по-своему, и теперь Виктор очень скучал по Тайфуну. В письмах к матери расспрашивал о любимце: выпускает ли его на прогулки, тепло ли ему, не обижают ли?

Мать, когда уходил Виктор в армию, грозилась отдать Тайфуна в клуб собаководства, говорила, что не до пса ей, некогда с ним возиться. Но угрозу свою, конечно, не выполнит, не захочет сыну нанести такой удар. Да и сама уже к Тайфуну привыкла. Вообще, мать добрая. Покричать — это может. А так — от себя все отдаст Виктору. И Людмила к ней нет-нет да заходит, мать ее хорошо, родственно принимает. Это Виктору тоже приятно.

Ну, ничего, вернется на завод, облегчит матери жизнь.

А дядьку выгонит, пусть пьет где хочет, не устраивает из их дома забегаловку. Один из братьев матери, дядя Сева, — главный любитель попоек — уехал в Воркуту, на заработки. А другому надо отпечатать, где положено, тридцать две морозки… Так солдаты называют шипы на подметке сапога.

…Гудят моторы. Боевые машины, не уменьшая скорости, все мчатся и мчатся в темень и неизвестность — к району сосредоточения.

Небо стало сереть, улегся ветер, почти не падает снег. Машины остановились.

— Бронетранспортеру в укрытие! — приказывает лейтенант Санчилов. — Всем надеть маскхалаты и на лыжах — к тригонометрическому пункту!

Они целиной движутся к этому ориентиру: по балкам, мимо старых окопов.

Начинается робкий рассвет. Сквозь рваные тучи проглянула над головой Большая Медведица и снова скрылась. Где-то впереди, левее, послышалась петушиная перекличка.

— Дроздов! — раздается голос лейтенанта Санчилова.

— Я.

— Грунев!

— Я…

— Пойдете в сторожевую заставу на окраину села Красновки. Дроздов — старший…

Вот и пригодилась «тропа разведчика»! Ничего, все будет чин чинарем…

…Дроздов и Грунев идут полем. Вдруг Дроздов сел, потер снегом лицо, шею, затылок.

— Ты чего? — недоумевает Грунев.

— Сержант говорил: в темноте, чтобы лучше слышать и видеть, надо холодной водой обтереться.

Дроздов прислушался:

— Танк где-то урчит. А вон, глянь, справа — лес.

— Нет, то, несомненно, деревня, — возражает Грунев.

— Нет, лес!

— Уже светает, холодная вода, наверно, только ночью на зрение действует, — высказывает деликатное предположение Грунев.

— А я тебе, тюха, говорю — лес! — уже сердясь, настаивает Дроздов.