Подполковник Ковалев

Ковалев позвонил Чапелю: действительно с Груневым обошлось более или менее благополучно.

«Зачем я вызвал сюда Санчилова? Чтобы продолжить разговор, неудачно начатый при сержанте? Почему все время лишь резкости и резкости? Я ведь толком не знаю, как и чем живет этот совсем молодой человек. Вместо того, чтобы помочь ему войти в новую среду, свожу все к официальному нажиму, к требовательности — и только. Или хочу прослыть „крутоватым батей“, который тем не менее „зла не помнит“ и легко сменяет гнев на милость… Дешевые штучки».

Во время первого знакомства Ковалев расспросил лейтенанта о его семье, так сказать, заполнил устную анкетку. А потом были вызовы в штаб дивизии, нахлынули полевые заботы, и Ковалев на какое-то время упустил лейтенанта из виду.

Месяц же спустя, словно спохватившись, начал его мелочно опекать.

Владимир Петрович прошелся по небольшой комнате, остановился у окна. Дождь усилился и барабанил по железным подрамникам.

«Что может дать такая опека? У Санчилова есть командир роты, батальона… Хотя с ними, наверно, отношения складываются не лучшим образом… Видя мое недовольство, они не милуют лейтенанта. Чапель наверняка покатил на него не одну гремящую бочку. Нехорошо, все нехорошо…»

В дверь деликатно постучали.

— Войдите.

— Товарищ подполковник, лейтенант Санчилов по вашему приказанию прибыл.

Он уже собранней, спокойней, видимо, внутренне подготовился к продолжению разговора.

— Садитесь, Александр Иванович, — пригласил Ковалев и сам сел напротив Санчилова, отделенный от него узким, маленьким столом, на котором только и помещались ладони.

Свет лампочки ложился сверху на жесткие вьющиеся светлые волосы лейтенанта.

— Как вы устроились в общежитии? — неожиданно спросил подполковник, и Санчилов растерянно потрогал портупею.

— Как все, — с недоумением ответил он.

«С чего это подполковник вдруг заинтересовался? Может быть, считает, что живу далеко от части и мало бываю здесь?» — опасливо подумал Санчилов.

— Загляну к вам как-нибудь. Можно?

— Пожалуйста, — без особого энтузиазма ответил лейтенант и, словно уже готовясь к неприятному визиту, худыми пальцами расправил гимнастерку под ремнем.

— Вы сейчас в подразделении из-за этого случая? — спросил Ковалев.

— Нет, с утра домой еще не ходил…

— Почему?

— Да не успеваю…

Разве мог признаться, что ему все кажется, будто без него во взводе что-то произойдет наподобие сегодняшнего. Санчилов просто боялся уходить. Недавно сказал в сердцах рядовому Дроздову (конечно, не надо было говорить): «Я вот торчу с вами, а мне давно пора домой». Так наглец ответил: «А вы идите, мы обойдемся».

— Мне еще мой ротный, майор Демин, внушал: «Хороший командир никогда не отсутствует», — сказал Ковалев. — Эту мысль не вредно бы усвоить, Александр Иванович. Вот вчера ваш взвод несколько часов починял забор городка. Зачем вам понадобилось присутствовать при этом?

— Бросить одних? — с недоумением спросил Санчилов.

— А сержант? Так мы офицерское время предельно обесцениваем.

Лейтенант заметил, что у командира полка любимое слово — «предельно»:

— Я об этом не подумал, — признался он.

Ковалев давно уже отказался от «великих сидений» своих офицеров из боязливого опекунства. Наоборот, призывал их находить время для театра, книг, друзей. И сам придерживался правила — не мозолить глаза подчиненным. Тем значительнее становилось его появление в батальонах.

Подполковник внимательно посмотрел на Санчилова.

— У вас опытный заместитель… На сержанта Крамова предельно можно положиться… Дайте же ему поработать! Незачем вам сидеть во взводе от зари до зари.

Лейтенант промолчал. И с Крамовым у него не ладилось, хотя были они одногодками.

Высокий, с хрящеватым носом и неприветливым взглядом серых холодных глаз, Аким Крамов, сразу почувствовав армейскую неопытность Санчилова, то и дело навязывал ему свою волю, порой втягивал в какие-то конфликтные ситуации. Вот даже недавно… Сержант приказал солдату Дроздову вымыть лестницу, а тот пробурчал:

— Нашли крайнего!

От такой дерзости сержант, естественно, пришел в ярость.

— Рядовой Дроздов, вам… в наказание… остричь голову под нулевку.

Это, как позже узнал Санчилов, было вопиющим нарушением Устава, выдумкой сержанта. В армии разрешали носить и прическу «бобрик», и, как у самого Крамова, полубокс с пробором. И, конечно же, «остричь голову» было бы наказанием, оскорбляющим человеческое достоинство.

Однако под горячую руку, сам возмущенный дерзостью Дроздова, Санчилов одобрил приказание своего заместителя. Дело дошло до командира роты, стрижку отменили, но в глазах Борзенкова виноватым остался лейтенант…

— С наказанием вас повременю, — сказал Ковалев Санчилову, — но внимание к службе усильте. Время мирное, а приходится думать, как все обернется в бою?

— Я понимаю, — искренне согласился лейтенант, — да ведь нет у меня командирской хватки…

— Было бы желание, а хватка придет. Уверяю вас. Присматривайтесь к людям своего взвода. Изучайте характеры. Бой командир выигрывает не в одиночку.

— Конечно. Но, офицер — это призвание, — убежденно произнес Санчилов.

Возражать ему было невозможно.