Подозреваются в убийстве

С земли? Это было непросто: третий этаж, дом на очень высоком фундаменте; забросить трехлапую "кошку" с веревкой, чтобы, зацепившись, забраться наверх, конечно, можно, но по периметру балконного ограждения были закреплены цветочные ящички, тонкие деревянные стенки которых не выдержат вес человеческого тела; да и какие-либо следы, указывающие на это, отсутствовали.

Значит, балкон четвертого и пятого этажей, откуда спуститься на балкон квартиры Басаргиной было несложно. Конечно, при наличии крепких тренированных мышц и достаточной смелости.

Калашников почему-то был уверен, что ночное посещение квартиры Басаргиной как-то связано с ее исчезновением и понимал, что это пока единственная зацепка, которая может помочь расследованию, так как меры оперативного порядка, предпринятые угрозыском по заданию прокуратуры, пока не увечались успехом: Басаргина словно в воду канула.

Оставался практически один вариант – семья Хорунжих, вернее, жена знаменитого тенора; старики со второго не в счет (а если…? Калашников отмахнулся от одной мысли, насколько невероятным показалось предположение), жильцы с четвертого этажа вне подозрений, потому что в данный момент принимают морские ванны; а квартира? – но не мог же вор проникнуть сквозь стены; мистика, фантасмагория…

"Хорунжий А. О." – ярко начищенная латунная табличка на двери; едва Калашников коснулся кнопки звонка, как тут же внутри звонко и зло залаяла собачонка.

Ждать пришлось долго.

Следователь уже утратил надежду хотя бы сегодня поговорить с Хорунжей, когда истерический собачий лай внезапно затих, щелкнул замок, и на пороге появилась высокая, очень красивая женщина в длинном японском халате-кимоно, с характерной вышивкой ручной работы – ветка сакуры, гора Фудзияма и какие-то экзотические птички.

Но халат интересовал Калашникова меньше всего: остолбенело уставившись на Хорунжую, он беззвучно шевелил губами, бледнея лицом, – неужели?!

4

– Входи, Виктор-Просто и буднично, будто и не было десятилетней разлуки…

– Будем пить кофе…

Он покорно кивнул и медленно пошел к креслу, которое ему предложила Хорунжая. Впрочем, почему Хорунжая? Юля, Юлька, Юлия Карамышева. Его первая любовь, его первая житейская драма.

– Горячий?

– Да… Немного…

Не поднимая глаз, торопливо помешивал позолоченной ложечкой уже порядком остывший напиток, почему-то стесняясь отхлебнуть глоток-другой из фарфоровой чашечки.

Говорила в основном она. Калашников в ответ только кивал и мычал нечто не очень вразумительное.

– Что с тобой? Нездоровится?

– Есть чуток… – ухватился как утопающий за соломинку. – Голова болит и вообще…

– Не мог сказать раньше, – с укоризной молвила Хорунжая и положила ладонь на его плечо.

От этого прикосновения кровь неожиданно хлынула к лицу – он покраснел. Торопливо схватил чашку, залпом выпил ее до дна. Хорунжая с улыбкой наблюдала за ним. Он это чувствовал, но встретиться взглядами боялся. Совсем оробев, попытался куда-то спрятать свои большие жилистые руки, которые на фоне журнального столика красного дерева, уставленного прозрачным фарфором дорогого кофейного сервиза, выглядели грубо отесанными чурками.

– Кгм… Прошу прощения, Юлия Алексеевна, что я так… внезапно, но обстоятельства требуют…

– С каких это пор мы с тобой на "вы"? – бесцеремонно перебила его Хорунжая. – И можешь не объясняться: ты юрист, и я догадываюсь, где работаешь и по какому поводу явился ко мне. Во всяком случае, – добавила с горькой иронией, покривив полные, чуть припухшие губы, – явно не за тем, чтобы предаваться воспоминаниям.

– Да, Юлия, ты права, – Калашников уже взял себя в руки. – Не за тем.

– Бумагу, ручку дать?

– Зачем?

– Ну как же – протокол допроса… и прочее…

– Не требуется, – резко ответил Калашников и впервые посмотрел на нее в упор, гневно сощурив глаза.

Хорунжая с трудом удерживала слезы; ее глаза голубели мокрым весенним ледком, губы чуть подрагивали, на высокий чистый лоб упала тень тонких морщинок.

– Прости… – склонив голову, сказал Калашников, чувствуя, что сегодня он не в состоянии быть только следователем прокураторы: прошлое властно напомнило о себе.

Хорунжая быстро поднялась и прошла в спальню. Возвратилась она минут через пять. Калашников топтался у порога, не решаясь уйти и боясь остаться.

– Пойду я…

– Торопишься?

– Не так чтобы очень…

– Тогда посиди немного. Поговорим. О Басаргиной. Ты ведь за этим ко мне пришел?

– Да…

– Вот видишь… Присаживайся. Еще кофе?

– Не возражаю.

Хорунжая достала из серванта пачку "Мальборо" и закурила.

– Удивлен? – грустно улыбнулась. – Веяние века. Мода. А если честно – университетская привычка. У нас на курсе некурящих девушек, к сожалению, было мало. Теперь не могу бросить.

Хорунжая ушла на кухню и вскоре возвратилась со свежим кофе.

– Тоже привычка. И тоже далеко не безвредная.

– Журнал "Здоровье" почитываешь? – поинтересовался Калашников, с наслаждением вдыхая тонкий аромат; только теперь он заметил, что Юлия готовит кофе превосходно.

– Нет, до этого еще не дошла, – оценила юмор Хорунжая. – Но уже второй год, как начала ощущать, что у меня есть сердце.

– Болит?