Подозреваемый

— Он может прийти и в больницу, — сказал я. — Может и просто где-нибудь переждать…

— Нет. Он бежал, чтобы действовать, — резко сказал Петров. — Вы знаете, как он бежал? Уму непостижимо. Огрызком ложки проковырял цемент между кирпичами. Разобрал кладку и по высоковольтной линии пробрался за ограду.

Петрова вызвали к руководству. Через полчаса он вернулся в кабинет, попрощался с нами и попросил, чтобы мы без него ничего не предпринимали.

Касторский

Костя был не только мастером добывать информацию, но и прекрасным рассказчиком. Умел соединять обрывки сведений, выстраивать их в единый сюжет. Благодаря рассказам Кости капитан Петров вдруг превратился в фигуру фантастическую. Если раньше нет-нет да и проскальзывали в суждениях Кости оценки, мягко говоря, скептического порядка (буквоед, перестраховщик, умник), то теперь характеристики складывались из эпитетов в превосходной степени, причем Костя походя бичевал себя: "Болван! Как же раньше я не разглядел гениальнейшую душу профессионала".

Все началось с того момента, когда мы узнали о решительных и неожиданных поступках Петрова в связи с задержанием Шамрая.

Дело было так. Капитан Петров разбил преданных ему людей на две группы. Первая группа взяла под контроль больницу, где лежала Сашенька. Вторая (и с нею Петров) ждала у дома Валерьяна Лукича Касторского. В том, что похищением "Белой розы" руководил Касторский, сомнений больше не было. Касторский все делал, чтобы самому остаться в тени. Он был своеобразным резидентом, вдохновителем аферистов. Принимал строго определенных лиц, платил жалованье, анализировал поступавшие сведения. Первым помощником Касторского являлся Евгений Щеглов, настоящая его фамилия Антонов. Касторский значился бизнесменом, в короткий промежуток времени сколотил себе крупное состояние, построил дом и приобрел два ювелирных магазина. Слыл ученым, естествоиспытателем, ловил и коллекционировал редких бабочек, переписывался с различными нашими и зарубежными специалистами, часто выезжал в экспедиции. Его дом хорошо охранялся, да и сам он, как правило, ходил и ездил в сопровождении крепких молодцев.

Касторского нередко видели с рюкзачком, с двумя сачками (розовым и голубым), его обожали дошкольники: им он постоянно показывал свои находки. Раз-два в месяц к Касторскому приезжали дочери. Как правило, они приезжали вместе с приятельницами и приятелями, и тогда особняк Касторского сверкал иллюминацией, играла музыка, ночь проходила не то чтобы очень шумно, но достаточно бурно, из окон и дверей нередко выпрыгивали изящные русалки в своеобразных феерических нарядах, иногда во дворе мелькали фигуры в белом, и сам Касторский иной раз выходил на крыльцо в серебристом одеянии индийского набоба в обнимку с дочерьми, дышал воздухом и снова уходил в дом. Что было в доме, никто не знал. Впрочем, бывали у него только дети. Они любили рассматривать коллекции доброго дяди, искренне восхищались его щедростью: Касторский всегда угощал конфетами, печеньем и фруктами. Иной раз соседи, папы и мамы, стучали в калитку к профессору Касторскому, спрашивали, нет ли у него их детей. Касторский успокаивал, ахал и охал, приглашал в дом, и когда следовало приглашение, два огромных дога выступали вперед, слегка оскаливались, обнаруживая синеву десен и огромные сверкающие белизной клыки.

— Проходите, проходите, — ласково между тем говорил Касторский, но такого желания никто не испытывал, доги медленно провожали незваных гостей, и те уходили прочь со двора.

Иногда Касторский уезжал на несколько недель в "командировку", и тогда в его доме проживала одна из дочерей. Профессорские дочки, так их звали в округе, ни с кем не общались, вели себя предупредительно, были предельно вежливы.

Это все я узнал со слов Кости, впрочем, его описания совпадали с той реальностью, с которой потом познакомились все участники этих событий.

Было непонятно, как Петрову удалось узнать, что Шамрай связался со Щегловым и Лукасом и что Касторский назначил встречу Шамраю в субботу на 10.00. Костя пытался вычислить ход дальнейших событий и предлагал Петрову решать различные исследовательские задачи, от которых у меня ум за разум заходил. Между тем Костя приставал именно ко мне, предлагая отгадать возможный вариант поведения Шамрая.

Я, естественно, мысленно рассуждал так: передо мной возникали как бы два разных Шамрая. Один — совершенно четкий в своих действиях, своего рода супермен "вульгарис обыкновенный", как назвал его Костя, и другой — тоскующий, болезненно самолюбивый, в чем-то даже мягкий, сентиментальный. Шамрай-зверь должен был мстить, убивать, крушить, а Шамрай тоскующий — мчаться в больницу с апельсинами и цветами.

Шамрай не знал Касторского, так я предполагал. Касторский был человеком иного порядка. Он был участником, игроком под номером один в этой афере, во втором эшелоне шел Щеглов, в третьем Лукас, Шамрай и, может быть, Сашенька с подружками.