Подозреваемый

Примерно сорок страниц "Сиреневой тетради" были посвящены особенностям сексуальной жизни женщин-Близнецов. Отмечалось, что женщины-Близнецы любят оральный секс и предпочитают его остальным формам полового акта. Они любят, когда партнер выражает звуками свое наслаждение. Они не любят притворяться и имитировать оргазм, считая такого рода действия нечестными.

И тут же давались комментарии или просто сообщались факты: "Арик орал как резаный", "Кузя сопел или хрюкал как свинья", "Сеня блеял как молодой козел".

Я лихорадочно перелистывал последние страницы "Сиреневой тетради". Здесь шли уже нерусские имена: Шарль, Франсуа, Поль, Генрих, Клод, Андре.

Снова комментарии и советы сексоастрологов: "Близнецы падки на эротическое белье, оральный секс, часто для занятий любовью им недостает второго партнера. Они предпочитают нежные ласки, массажи, медленные танцы и эротические фильмы".

Я обратил внимание на даты. Иностранные имена стали появляться, когда Жанна устроилась на работу в салон импортной мебели. Пошли командировки: Швеция, Дания, Франция, Польша. Тогда Жанна так пояснила изменившуюся жизненную позицию:

— Сейчас искусством, литературой и публицистикой занимаются только дебилы. А всякий уважающий себя человек уходит в бизнес, который дает ему ежемесячно две-три тысячи долларов без всяких там дурацких вычетов и налогов.

— А как же творчество? — спросил я.

— Я Близнец, — ответила Жанна. — Бизнес — это творчество, и еще какое!

— Близнецы не любят скандалов, сцен ревности, упреков. Не так ли?

— Ты хочешь развестись со мной?

— Ты отлично поняла меня, дорогая…

Расставшись с Жанной, я ощутил небывалую пустоту в своей душе. Так случилось: во всем мире не было ни одного человека, которому я мог бы рассказать о своей беде. Мне хотелось реветь, а слез не было. Я часами лежал на диване и причитал, как свихнувшийся: "Мама, мамочка, возьми меня к себе, мамочка…"

Потом, когда я попал в Черные Грязи, я думал, что у меня пошла белая полоса. Но я ошибался. В этом мире нет белых полос. Мир стал однотонным — черным, серым, рыжим, фиолетовым, только не белым. Белого света не стало на этой земле…

Смерть Анны Дмитриевны

Однажды я возвращался из города. У мосточка через реку меня встретили ребятишки из сельской студии.

— Вы еще не были у себя? — спросил Саша Матвеев.

— Нет, — ответил я.

— У вас несчастье там, — решительно сказала Катя-маленькая, соседская девочка. Была еще Катя-большая, которая жила через улицу.

— Не пугайте меня, братцы, — попытался пошутить я.

— Анна Дмитриевна умерла, — сказал Саша.

Я опешил, лица ребят были серьезны. И я чувствовал — мой взгляд мечется в беспомощности.

— Ладно. Сами все узнаете. А мы пойдем, — эти слова Саша сказал, и все они ушли. Катя-маленькая попыталась было схватить мою руку, но ее оттащила от меня Катя-большая. Я поражался доброму такту сельских детей. Всегда знали, как надо вести себя, чтобы не обидеть, не надоесть.

Вот и сейчас — сообразили: надо оставить меня одного, и ушли.

Я вспоминал, какой была три дня назад Анна Дмитриевна — крепкая, здоровая, поражался ее трудолюбию.

Помню, на неделе привезли две машины торфа и песка. Песок как свинец. Ведра оттягивают руки так, что у меня с непривычки ныло в суставах. А Анна Дмитриевна идет враскачку, спокойно, поставит оба ведра, переведет дыхание и скажет:

— Еще под эту яблоньку десятка два ведер, и все.

— А какой же смысл? Вы же собирались спилить дерево?

— Жалко. Привыкла я к ней. А вдруг станет плодоносить?

— Вы о яблоньке, как о человеке говорите, — заметил я.

— А она для меня как живая. — И будто ни с того ни сего добавила: — У меня сестра есть, Катя, живет под Петербургом, скоро должна приехать. Трудно мне с Женькой.

Женька — внучка, которую привозят на лето. Ей 3 года. Женьку привозят Федор с Раисой на белом "Москвиче".

Скрытая неприязнь Анны Дмитриевны к дочери Раисе и Федору то и дело прорывается:

— Я еще не умерла, а они уже просят, чтобы я завещание написала. А если и решусь, то все на Женьку запишу…

Я молчу. Незаметно перевожу разговор на другую тему. Анна Дмитриевна улавливает фальшивинку в моей интонации, но виду не подает, отвечает на вопросы:

— А у вас ружье висит, Анна Дмитриевна, что оно, заряжено?

— А как же.

— Неужели, если бы кто ломился в дверь ночью, выстрелили бы?

— Не задумываясь…

Она сказала это решительно. А потом я услышал ее рассказ о том, как ей довелось отстреливаться и уложить двух бандитов.

— Страшно было?

— Там другие страхи были.

— Какие?

— Мне трудно это объяснить. Доверяли друг другу. А теперь даже своим детям не веришь.

Снова старуха выводила разговор на свои больные раны.

Многое было мне непонятно в отношениях Анны Дмитриевны и ее родственников. Бывало, понаедут: весь переулок в машинах. С сумками идут. Нарядные. Застолье не шумное, а крепкое, родственное. Пьют в меру. Дети в гамаках и на качелях раскачиваются. Анна Дмитриевна все больше у плиты крутится. Ей то и дело кричат: "Присела бы, мать". А ей все равно, хоть приказывай, а хоть проси, она все делает добротно: гости так гости — их потчевать надо.