Подозреваемые

– Всё ещё «наше время». Идея скорого возвращения после посадки ни у кого не возникает. Но о тюрьме тем не менее говорят с лёгкостью. Более того – добрые обыватели с лёгкостью необычайной разбрасываются словами «подонок», «педофил» и «убийца», минуя следствие и суд. Выносят приговоры на основании газетёнок, пустых бумажек, негодных даже в сортир! Пустых бумажек… – Северный задумался. – Ты опять, болван, разговариваешь сам с собой. У тебя же есть Алёна! Сколько сейчас? Десять утра субботы. Значит, там – одиннадцать вечера пятницы. Нет, неловко звонить. Пусть спит безмятежно. Напишу письмо. Да!

Он усмехнулся и пошёл к лэптопу.

Алёнушка, здравствуй. Как там Golden Gate? Прекрасен в утреннем тумане?

Я прислушался к решению квотеров, к твоему мнению и к Сениной озабоченности чувством справедливости и просто чувством. И занимаюсь делом совершенно чужих мне людей, чтобы они уже были здоровы вместе с монетным двором США.

Конечно, очень заманчиво провести субботу в компании Ильфа и Петрова, покачиваясь в дачном гамаке и попивая вискарик. Ещё заманчивее было бы провести субботу с тобой, на любой достаточно упругой горизонтальной поверхности. Но нас разделяет океан (я достаточно высокопарен слогом?), а с мёртвыми мужиками мне в последнее время не везёт (вспомни Гоголя!), в отличие от мёртвых девиц (прости за цинизм). Поэтому я, будучи покорным слугой квотеров, твоим и заполошного Семёна Петровича, собираю «замечательную допровскую корзинку» (см. главу XXVII «ДС») и отправляюсь в следственный изолятор. «Может быть, я не приду ночевать… тогда ты завтра приходи с передачей. Только, пожалуйста, не приноси вареников. Что мне за удовольствие есть холодные вареники?»[19]

К слову, познакомился с юной-преюной славянкой. В понедельник идём с ней развлекаться.

Целую.

Твой Северный.

Ну, не смог отказать себе в удовольствии. На каждого старого-нестарого еврея должно приходиться по одной юной-преюной славянке!