Подозрение

Гигант наполнил оба стакана.

— Надеюсь, лезть по фасаду дома было не очень трудно, — сказал комиссар, наморщив лоб. — Этот способ проникновения не совсем укладывается в рамки закона.

— Гулливера не должны видеть, — отвечал гигант.

— В восемь часов уже совсем темно, и тебя ко мне, конечно, впустили бы. Здесь ведь нет полиции.

— Я превосходно лазаю по фасаду, — возразил пришелец и рассмеялся. — По водосточной трубе и затем по карнизу.

Берлах покачал головой:

— Будем считать, что моя совесть чиста. Тебе повезло, что я на пенсии. В противном случае я должен бы тебя арестовать. Почему бы тебе не выправить документы? — продолжал старик. — Хотя я сам их не очень чту, однако порядок должен быть во всем.

— Я умер, — отвечал великан. — Меня расстреляли фашисты.

Берлах замолчал. Он знал, о чем говорил гость. Мужчины сидели в спокойном кругу света лампы. Часы пробили полночь. Гулливер налил водку. Его глаза искрились каким-то странным весельем.

— В один прекрасный, погожий день сорок пятого года я вспоминаю еще маленькое белое облачко, наши друзья-эсэсовцы не заметили, как я, окровавленный, выбрался из кучи пятидесяти расстрелянных арестантов и заполз в сирень. С этого дня я жил в темноте усыпальниц и погребов, и только ночь видела мое лицо и этот бедный, изорванный сюртук. Это так. Немцы убили меня, и я прочел у моей бывшей арийской жены, она уже умерла, извещение о моей смерти, полученное по почте. Оно было написано по всем правилам школ, в которых воспитывается этот цивилизованный народ. Мертвый есть мертвый, кто бы он ни был. А мертвецам, комиссар, не нужны документы. Давай лучше выпьем. Выпьем за наше здоровье.

И они опорожнили стаканы. Человек в лохмотьях налил еще и, взглянув на комиссара прищуренными глазами, спросил:

— Что ты от меня хочешь, комиссар Берлах?

— Я бы хотел у тебя навести справку, — сказал Берлах.

— Справку? Хорошо, — засмеялся гигант. — Некоторые справки стоят золота. Гулливер знает больше, чем полиция.

— Это мы посмотрим. Впрочем, ты ведь был во всех концлагерях, это я от тебя слышал. Однако о себе ты рассказываешь очень мало.

Гигант наполнил стаканы.

— В свое время к моей персоне были очень внимательны, и меня перевозили из одного ада в другой, а там было больше девяти кругов, которые воспел Данте, не побывав ни в одном. Из каждого в моей жизни после смерти остались шрамы. — Гулливер протянул левую руку — она была искалечена.

— Ты не знаешь врача-эсэсовца по фамилии Неле? — спросил старик.

Гость бросил на комиссара внимательный взгляд.

— Ты говоришь о том самом, из Штутхофа?

— О нем, — ответил Берлах.

Гигант посмотрел на старика насмешливо.

— Он кончил жизнь самоубийством в сорок пятом в одном из отелей Гамбурга, — сказал он через несколько секунд.

Берлах был немного разочарован.

«Гулливер знает больше, чем полиция», — подумал он и спросил:

— Ты когда-нибудь встречался с Неле?

Оборванный гость еще раз испытующе взглянул на комиссара, и его лицо, покрытое шрамами, перекосилось в гримасу.

— Почему ты спрашиваешь об этом звере? — спросил он.

Берлах решил, что ему не следует рассказывать о своих планах и мыслях по поводу Эменбергера.

— Я видел фотографии, — сказал он, — и подумал о том, что теперь с ним стало. Я больной человек, Гулливер, и еще долго пролежу в постели. Но от привычных мыслей трудно отделаться, и меня очень интересует, что представляет собой Неле как человек.

— Все люди одинаковы, а Неле был человек. Следовательно, Неле был, как все люди. Это силлогизм, однако это так, — отвечал гигант, оставаясь бесстрастным, но не спуская глаз с комиссара. — Я полагаю, комиссар, ты видел в «Лайфе» фотографию Неле, — продолжал он. — Это единственная фотография, которая существует. Сколько в этом прекрасном мире ни искали, больше нет ни одной. И самое плохое — это то, что на ней этого мучителя как следует не разглядишь.

— Только одна фотография, — сказал комиссар задумчиво. — Как это могло получиться?

— Дьявол опекает своих избранников лучше, чем небо своих, и соответственным образом позаботился о стечении обстоятельств, — отвечал насмешливо гигант. — Ни в списках СС, находящихся в распоряжении уголовной полиции Нюрнберга, ни в каких других Неле не значится, он не был в войсках СС. В официальных докладах эсэсовскому командованию и в приложенных к ним списках личного состава его фамилия не упомянута. Складывается такое впечатление, что даже нацисты стыдились говорить о человеке, о котором в лагерях ходили легенды.

И все же Неле был, — продолжал он, — и никто не сомневался в его существовании. Тогда рассказывали о нем в концентрационных лагерях, ни в чем не отстававших от Штутхофа, как о злом и безжалостном ангеле в этом раю судей и палачей. А когда туман стал рассеиваться, из лагеря никого не осталось, чтобы рассказать о нем. Штутхоф находился под Данцигом, и кучка выживших арестантов была расстреляна эсэсовцами до прихода русских, воздавших нашим надзирателям по заслугам. Неле среди них не было. Он успел вовремя покинуть лагерь.

— Но ведь его разыскивали, — сказал Берлах.

Гигант рассмеялся.