Подопечный

– Что стервецы молчите? Враг у ворот города, а вы тут резину тянете? Почему дезертиры еще живы? За что палачам деньги плотятся? Почему…

Еще минут пять мы слушали анкетный вопросник, состоящий, считал лично, из ста двадцати одного вопроса. В эти минуты я готов был расцеловать Клавку, она подарила нам несколько минут блаженной жизни. Но я, с некоторым беспокойством, думал о той минуте, когда женщина узнает всю правду. И она пришла.

– Ваше Величество.., – робко загнусил генерал, – задержочька произошла по вине самих дезертиров. Они утверждают, да простит Ваше Величество мои слова, что знают Вас лично.

Дальше все шло, как в замедленном фильме.

Клавкина спина медленно, медленно поворачивается. Следом за ней, чуть отставая, движется голова. Уши, глаза, нос, рот. Последними занимают исходную позицию руки и грудь. Все это долго болтается из стороны в сторону, пока не подчиняется законам всепланетного тяготения.

Зрачки глаз простреливают пространство, замечают жертвы, ищут в памяти сходство с существующими оригиналами. Мужчина – раз… два… три… Сведений нет. Девчонка в мужской одежде – раз… два… три… Не припомню. Еще мужик – раз… два…

– Васенька!

Радостный, истошный крик Клавки-королевы возвестил о том, что не забыт еще я в сердцах любящих женщин.

– Родненький, тебя хотели убить? – Клавка с разбегу прыгнула мне на шею. Словно и не было прежних дней неукротимой вражды.

– Они, уважаемая гражданочка, – подлез Мустафа, – пытались нас ингрумулировать.

С этими, – Клавка махнула палачам и показала на ангела и Зинаиду, – заканчивайте, а родненького моего не трогайте.

В этом месте возмутился я.

– Прекратить издеваться над моими людьми, – вот как надо разговаривать с бабами. Властно и твердо. Только тогда толк будет.

– Как скажешь, родненький, – Клавка от привалившего к ней долгожданного счастья обалдевала и соглашалась на все, – Отпустите их ребятки. Да марш отсюда, бездельники.

Последние слова, обращенные к палачам и трибуналу, прогремели словно из орудия двухсотого калибра. Естественно, что ребят сдуло словно ветром.

– Пойдем, родненький, – Клавдия нежно, как бывало, подцепила меня под руку и поволокла за собой, – Накормлю, напою, пригрею. И ребяток твоих не обижу.

Ну ладно, подумал я. Может поумнела, пришла в себя. Человеком, можно сказать, стала. Да и не враги мы. Так, бранились, да ругались. А то, что смерти моей хотела, так то от любви женской. Что мне ее осуждать? Все ж из одной деревни.

Приняла нас Клавдия по высшему разряду. Усадила на мягкие подушки, накормила сытным завтраком, музыкой развлекла. Во общем, все классно. Мустафа от такой доброты с советами полез:

– Ты чё, Васильич, только посмотри как баба тебя любит. И сама ничего. Все при ней. Я то поначалу плохо про нее подумывал, а сейчас очень даже. Женился бы, и делу конец. А гвоздики потом забрал бы, да эту историю с Сердцем закончил. Все клево, мужик!

Хорошо Мустафе рассуждать. В сердце его печаль не жила. И любви настоящей еще может не было. Не могу я Любаву забыть. Хоть тресни. А что бы на Клавке пожениться, вообще разговору не может и идти. Я не диффективный там какой-нибудь. Мало ли что – королева. Королев по нынешним временам хоть залейся. А вот сердцу чтоб приятно было, того нет.

Клавка долго расспрашивала нас о житье бытье, подливала старательно в стопочки, не ругалась, улыбалась. Я отвечал односложно. Не обо всем и не все. Нечего ей знать про все тайные дела. Не забыл еще ее каверзы. Вот сейчас она душа добрая, а через минуту с цепи сорвется, осторожней с ней не помешает.

Мустафа быстро захмелел, и улыбаясь чему-то своему, свесил голову на гору подушек и захрапел. Следом за ним и Зинка последовала. Она всю дорогу Клавдии лыбилась, прощенья за грубости прежние приносила.

А я трезвый сижу. Хоть и выпил порядочно. Но, знаете, чтоб нормального деревенского мужика в тоску вогнать, трехлитровой мало. Не та емкость.

Сижу, значит, отхлебываю, да огурцом круглым, малосольным закусываю. Клавкино щебетанье слушаю. А она все ближе подсаживается. Все теснее прижимается. Ну, думаю, надо и про дело намекнуть. Пока не разошлась.

– А в деревне-то сейчас хорошо!

Клавка слегка опешила от столь резкого перехода.

– Ты чё эт про деревню вспомнил? Али здесь не нравиться?

– Нравиться, почему не нравиться. Но иной раз вспомню про наши туманы, про поля, сердце слезами обливается.

– Ишь ты какой слезливый стал, – и в самом деле. Что-то я переигрываю. Но теперь деваться некуда.

– А ты сама вспомни. Выйдешь в поле. Солнце еще за лесочком прячется, выкатиться стесняется. А туман, словно молоко по лугам разлилось. И цветы кругом. Белые, да синие.

Клавдия смотрела на меня подозрительно.

– Давно это у тебя?

– Что? – сначала не понял я.

– Ностальгия?

– А! – вон как заворачивает, – Да не ностальгия это. Вот взять, к примеру тебя. Живешь красиво, богато, сказать нечего. Да только скучно. Серо все. Вот например, у тебя хоть букетик есть какой.