Подобно тысяче громов

Теперь пришел черед игл. Олег втыкал их одну за другой, все двенадцать штук, стараясь попадать в те места, где у человека находятся чакры. Впрочем, он знал, что главная игла - тринадцатая. Священность этого числа в вудуистской традиции имело множество объяснений, но сейчас Олег представил себе семь властителей Семитронья в качестве идеальных сущностей и прибавил к ним шестерых соответствующих им неведомых живых людей. Седьмая - Мила, она мертва, и потому иголок только тринадцать. Он воткнул последнюю иглу прямо в сердце фигурки и замер, ожидая какого-то знака. Его не последовало, но Олег и так чувствовал: дело сделано. Смертоносное железо вошло в сердце куколки ли, живого ли человека - теперь уже не разобрать.

Он поблагодарил всех Эшу и в особенности - Эшу да Капа Претта и начал обратный отсчет. На счет "один" он вышел из транса.

Подпись я, что ли, перепутал? подумал Зубов. У каждого из клиентов была условная подпись для сигналов на пейджер. Хотя риска почти никакого, Зубов на всякий случай страховался: мало ли что будет дальше? Вот, мечтаешь о легалайзе, а вдруг выйдет наоборот?

Дима знал человекав тени: тоже - из деловых, от него как раз и пришел второй клиент. Как говорится, старый друг лучше новых двух, подумал Дима, огорченный, что, похоже, ему все-таки не удалось заполучить нового клиента, - и в этот момент человек поднялся и вскинул руку. Беззвучный огонь дважды сверкнул в лицо Зубову.

***

Лепесток пятый

Август, 1993 год

Вот как бывает - отпустишь машину, отправишь водителя на сервис менять масло, будешь гулять по летней Москве, по бульварам, мимо Чистых прудов - и еще издали увидишь: идет, помахивая сумкой, ветер трепет рыжие волосы, юбка плещется вокруг бедер. Какими судьбами, Женечка? Ой, Альперович, ты? Слегка обнимет, чуть прижмется щекой к щеке, отстранится привычно, скажет: я туфли ходила покупать. Хочешь, покажу?

И вот мы сидим на скамейке, рядом старушки собирают пустые бутылки, на траве спят алкаши, парочки целуются, московская жизнь как она есть. И тут мы, почти как молодые, почти как бедные - не в ресторане, не в клубе, не в офисе, просто на скамейке, открываем коробку, смотрим на туфли. Красивые, правда? Сидим рядом, почти как влюбленные.

Свернули с бульвара в переулки, пошли без цели, говорим о том о сем, будто не встречаемся пару раз в неделю на переговорах или у Ромки дома. У них то есть дома, я хотел сказать.

Солнце то зайдет за тучку, то снова припекает, ветер треплет рыжие волосы. Рыжий цвет переменчив, рыжие волосы всегда разные - на улице и дома, утром и вечером, на солнце и под дождем. Буквально как соборы Клода Моне. Последние девять месяцев я изучаю эту колористику: у моей Ирки - рыжие волосы. Сказал бы - такие же, как у Жени, но рыжий цвет слишком переменчив. Да к тому же Ирка на десять лет моложе - кто знает, какими станут ее волосы, когда ей будет тридцать?

Солнце то припекает, то зайдет за тучку; то за тучку, то за тучу - и вот уже потемнело, загрохотало, где-то взвыли сигнализации запаркованных машин. Ой, сейчас ливанет! говорит Женя, и точно: со вторым ударом грома ливень обрушивается нам на голову. Похоже, сегодня боги-громовержцы настроены серьезно, думаю я, - и вот мы уже бежим вниз по Солянке и влетаем в первую попавшуюся дверь. Успеваю заметить: над входом написано "Хинкальная".

Внутри пахнет.

Женины волосы намокли, мокрая юбка липнет к коленкам. Рыжий цвет переменчив, рыжие волосы всегда разные, даже мокрые: от дождя, от душа, от любовного пота. Ирка - старательная любовница: двадцать лет, хочется показать товар лицом. Лицом, руками, грудью, всем телом. Богатый папик, молоденькая чувиха. Классическая пара.

У стойки - толстая пергидрольная блондинка, в белом, похоже, еще советских времен, халате. У нее над головой - включенный телевизор и чучело орла. Вероятно, горного - учитывая кавказскую специфику.

Как ты думаешь, есть тут можно? спрашивает Женя.

Во всяком случае, можно пить, отвечаю я и спрашиваю у продавщицы, какое вино она посоветует. Все хорошие, отвечает она, хозяин сам из Грузии возит. На секунду представляю хозяина: почему-то в виде бородатого гиганта, сурового античного бога-громовержца, насылающего дождь на путников, загоняющего их в закуток "Хинкальной". Заказываю бутылку "Алазанской долины".

Садимся за столик, Женя брезгливо проводит пальчиком по липкой поверхности. На мою просьбу из подсобки едва волоча ноги выплывает девица с бурой тряпкой в руке. На лице - томно-снисходительная мина. Наверно, это мать и дочь: через двадцать лет снисходительная томность сменится презрительной апатией, девушка превратится в пергидрольную тетку.

Я не могу жить в этой стране, говорит Женя, меня тошнит от совка. Даже в частном кафе срач. Вот мы были на майские в Париже - не сравнить.

Там просто другой климат, говорю я и разливаю вино.