Поднимите мне веки

Несколько секунд я еще надеялся, что ошибаюсь, но потом понял, что это точно он. Во время своего бегства шляхтич пару раз споткнулся, чуть не упал, отбросил в сторону мешающую ему саблю и оглядывался на толпу – не бегут ли за ним, так что лицо его мне хорошо запомнилось.

Оно и кривилось сейчас, в точности как тогда, разве только по другой причине. Пятью, десятью или пятнадцатью минутами ранее это было вызвано страхом, а сейчас – ужасом.

Единственное, что я не понял, так это почему он вместо того, чтобы дать стрекача по прямой, устремился вновь за угол? Может, рассчитывал сбить возможную погоню со следа?

Впрочем, молодец, что завернул. Если бы не эти его странные обходные маневры, поляки прибежали бы куда раньше, когда здесь еще бесновалась толпа. Хотя и неизвестно, к добру это или к худу, особенно учитывая, что меня только что выпустили из темницы, а я, получается, тут же собрал эдакое народное ополчение и рванул под флагом защитника святой Руси на улицу Никольскую, где и вступил в славное сражение.

Что сообщил шляхтич своим, забежав в широченные ворота Посольского двора, – не знаю, но догадываюсь, тем более что ляхам-то я как раз представиться успел. Сейчас он укажет им на меня как на виновника, и…

– Дубец, встань сзади и прикрой мне спину, – приказал я, изготавливаясь, и мне почему-то припомнилась трапезная терема на старом подворье Годуновых и то утро, когда я еле-еле успел на выручку царевичу.

Странно, что оно всплыло в памяти. Наверное, потому, что я сейчас отдал своему гвардейцу точь-в-точь такую же команду, как тогда Федору. Может, и не дословно, но по смыслу один в один.

Вот только тогда было шесть или семь стрельцов, ну плюс двое бояр – все равно терпимо, а сейчас три десятка, и на победу я не рассчитывал. Выстоять против такого количества шляхтичей не под силу никому, даже самому рэмбистому Рэмбе.

Но и умирать мне было никак нельзя, а потому…

Прибежавшие продолжали стоять, оцепенело взирая на изуродованные тела. Единственный уцелевший тоже пока помалкивал, не в силах отвести глаз от убитых.

Оно и понятно – ему ведь жутче всех прочих. Его товарищи ужасаются просто от увиденного, а этот сейчас невольно примеряет смерть, свистнувшую косой близ его виска, на себя, а это куда страшнее.

– Вот он!

Ой-ой-ой, какой у нас тонкий голосок. Или фальцет тоже со страху?

– Этот все и затеял!

Фу как невежливо тыкать пальцем в человека.

Жаль, не научила тебя мама-шляхтянка, что надлежит указывать всей пятерней, особенно когда перед тобой не просто человек, а шкоцкий рыцарь и притом цельный князь, да еще королевского роду.

– Он все и начал! Первым Липского, а опосля…

Беда с этим воспитанием. Воистину, верно говорят: «Врет как очевидец». А ведь прекрасно видел, кто начал первым… И даже не тот, кто храпит, а…

Между прочим, лжесвидетельство, если по Библии, и вовсе смертный грех. Вот только чудно получается – совершил его этот невзрачный запыхавшийся поляк, а расплачиваться за него в строгом соответствии со Святым Писанием, то есть своей жизнью, придется мне.

А где же справедливость?!

Впрочем, в жизни ее вообще очень мало, потому народ и реагировал с таким энтузиазмом на наши с Федором спектакли, которые мы устраивали жителям столицы.

Кстати о жителях. Вообще-то могли бы прислать помощь. Или я опростоволосился, забыв про стрельцов и попросив прислать только девку? Не помню. У меня и имя девки опять, как назло, выскочило из головы.

И сразу подумалось, что лучшее средство от склероза, равно как от перхоти, мигрени и прочего, мне сейчас предоставят. А о чем еще думать, когда шляхтичи как по команде дружно шагнули вперед, в упор глядя на меня, а в глазах у них такое, что…

– У меня нет топора! – громко произнес я, указывая на обезглавленное тело.

Так, приостановились, переглянулись.

– Пану Свинке ты, помнится, и сабелькой голову, почитай, начисто от плеч отделил, – вдруг раздался угрюмый голос одного из шляхтичей.

Выходит, зря я расстраивался – есть тут и «путивльские сидельцы». Вот только теперь получается, что лучше бы их не было вовсе, особенно с такой хорошей памятью.

– Но я воин и князь, а не мясник, чтоб учинить такое, – кивнул я в сторону еще одного, с распоротым животом и безобразно раскиданными потрохами.

И вновь остановка. Только надолго ли?

– Он простолюдинов и позвал, – вновь раздался тонкий голос.

Ах ты ж скотина!

Понимаю, что у страха глаза велики, но не до такой же степени, чтобы увидеть то, чего вовсе не было.

– И как же это я ухитрился сбегать с поля боя за московским народом? – Я еще пытался воззвать к голосу логики, но куда там.

Воистину, когда говорят эмоции, до разума достучаться невозможно, а уж когда они истошно воют, вот как сейчас, то…

Я зло ухмыльнулся, горделиво выпрямился и мысленно ободрил себя: «Помни, что сдаваться без боя на милость победителя стыдно, а на милость озверевшего победителя вдобавок еще и глупо. И вообще, князю Федору Константиновичу Россошанскому не пристало оправды…» И чертыхнулся – надо же так все спутать!