Поднимается ветер…

Ограбившие тебя — глупы, вы достойны друг друга, брат мой. Вы — разные, очень разные, но крайности сходятся, как и грани миров. Ты — беспечный, поверхностный и по-детски самовлюбленный, слишком легко отказавшийся от созданного. Они — хлопотливые, слишком уж заботливые, непрестанно опекающие. Пара квохчущих наседок, постоянно вмешивающихся в ход вещей. Они глупы и непредусмотрительны, даже трудно поверить, что эти двое — из нашего племени. Они живут одним днем. Наивные, слепые, хоть и добрые, но страшней слепой доброты лишь окончательное разрушение. Ты, брат мой, будешь лишь чуть страшнее этих двоих, которые откликаются на каждую просьбу, на каждую молитву, меняя основные законы мира ради чьей-то сиюминутной потребности. Я видел много миров, брат мой. Сколь бы ни было путей, они должны вести хоть куда-то. Захватчики же создали тупик, и сильнее прочих пострадал тот полумир, что они любят более всего: срединный. Бытие в нем глупо и не осмысленно, а вместо полета стрелы, вперед и вверх, логика жизни ковыляет по самому краю болота, и вот-вот окончательно в нем увязнет. Стагнация и непрестанная надежда на вмешательство захватчиков — вот к чему приучили мир эти двое. Для чего людям искать решения своих проблем, для чего стараться, если страстная молитва заменит все, что угодно? В этом мире слишком много чудес. Чудо избавляет от болезни, и к чему искать лекарство… Чудо позволяет выбирать верный путь в море, и для чего пытаться обойтись без чуда? Чудо не позволяет совершать массовые убийства, но оно же и не позволит сделать очередной шаг вперед… Своей заботой, опекой, непрестанным надзором чужаки извратили этот мир. Он уютен, особенно два из трех полумиров, но и третий тоже замечательно тих и благостен. Только вот я чувствую запах плесени. Смертные не созданы для житья в покое. Их дети сначала лежат в люльках, но потом вылезают из них, чтобы, разбивая лоб и колени, научиться ходить. Потом они учатся бегать. Потом — летать. Оставь ребенка в люльке, привяжи его к уютной колыбели, и он вырастет больным уродом, и не сможет встать на ноги, даже если загорится дом. Мать, привязывающая дитя к кровати, чтоб дитя не попыталось ходить, пусть даже наставив себе синяков и ссадин — безумная мать; потворствующий ей отец — тоже безумец. Если это не мать и отец, а мачеха и отчим — меняет ли это хоть что-нибудь? Не для меня. Если же отец хочет уничтожить дитя, которое во младенчестве бросил, за то, что оно любит мачеху и отчима, как родных — имеет ли он на это право? Не имеет, брат мой. Твой вечный дождь, твоя дурная поза, твои бессилие и злоба, сплавившиеся в наихудшее из возможных сочетаний: в бессильную злобу, утомили меня еще давным-давно, равно как и твоя спешка. Ты так жаждешь все разрушить, брат мой. Ты так торопишься пронаблюдать за тем, как некогда созданное тобой обратится в прах и пепел. Я терплю это лишь потому, что ты — ключ от двери, за которую меня влечет любопытство. Любопытство — и представление о справедливости. Оно расходится с твоим, брат мой… …но ты едва ли узнаешь об этом.

— Игра началась, брат мой Фреорн. И победа наша близка! Поворачивается из-за плеча, среброглазый, смуглый, красивый, как все из нашего племени, но такой пустой… Выжженный изнутри своей бессильной злобой, уничтоженный заживо своим добровольным сиротством, своим отказом, обернувшимся не криком «вернись!», но ответным отказом. Только и остался — отблеск былого огня, уже не сам жар, но лишь воспоминание о нем. В тех последних потомках созданного им племени смертных, что еще бродят по Триаде, и то больше от былого величия. Больше смелости, больше доброты, больше силы. Больше жизни. Больше даже серебряного пламени во взоре. Я видел их, брат мой. Они достойны тебя, но ты недостоин их.

Ты и своих изображений на стенах храмов захватчиков недостоин, ибо там ты — в ореоле мощи, в венце пламени, а для того, чтобы передать твой взгляд, — ртуть и расплавленный свинец, серебро и сталь — художники тратят лучшие краски.

— Да? — движение плеча, единственная искорка во взгляде, и вновь — вялое уныние, и обращенный к вечной стене дождя взор. Чего от тебя еще ждать, брат мой Фреорн?

— Замок Саура не сможет выдержать даже недолгую осаду. Он неудачно расположен и слабо укреплен, — сказал Алви Къела. Саурские владетели согласно кивнули. Князь Долав благодарно склонил седую голову, потом повернулся к флигель-адъютанту. Короткий обмен взглядами. Олуэн вежливо улыбнулся.