Подняться на башню

Опытные пальцы живо выхватили нужные инструменты и бинты. На полу рядком выстроились баночки темного стекла с неразборчивыми надписями на этикетках.

— Это Ясив его, — шептались стоявшие за спиной Уно служанки. — В кости проигрался и…

Сгоряча, да. И понять можно: Тилони жулик тот еще. Мухлевал небось в четыре руки.

— Вся их компания — жулики. Шулер на шулере, шулером погоняет.

Уно видел перед собой только раненого Тилони. Его лицо было серовато-прозрачным, губы поблекли, на лбу застыли капли пота, кисти рук казались синеватыми и ледяными. Только на шее нетерпеливо билась маленькая жилка.

— А может, и поделом ему, — услышал лекарь, прежде чем мир вокруг него окончательно исчез.

Он остался один на один со смертью, которая выгладывала, проступала из все ширившейся лужи крови. Она пахла — тяжело, отвратительно, она смеялась рваными краями раны.

Уно воевал с ней. Он бил ее лекарствами и травами, теснил скальпелем, отодвигал марлевыми тампонами. Он жил в этой борьбе, и он жил для нее.

Когда в окно заглянула стареющая луна, Тилони уже был вне опасности. Он выглядел ослабевшим, измученным, но мертвенная серость ушла с его лица. Рана была плотно перевязана. Больного осторожно уложили на носилки и перенесли в ожидавшую карету. Уно залез следом.

— В мою лечебницу, на улицу Черных Петухов! — крикнул он, и карета заспешила по спящим улочкам Убариса.

Домой, на Свекловичную, Уно вернулся под утро. Едва переступив порог, снял сапоги и на цыпочках прошел в столовую. Нашел в буфете оставшуюся с обеда головку сыра и жуя подошел к окну. Глухая предрассветная темень постепенно блекла, в тумане проявлялись силуэты деревьев и домов.

— Где ты был? — Лёля появилась за его спиной настолько внезапно, что он чуть не выронил сыр.

— Зая, ну зачем ты встала? — Уно попытался привлечь жену к себе, но та быстро отстранилась.

— Где ты был?

— Ты прекрасно знаешь, что…

Лёля отобрала у него обглоданный сырный остаток, достала из шкафа хлеб, масло, налила в тарелку холодную капустную похлебку. При каждом движении ее темно-каштановые волосы волной перетекали по спине.

— В том притоне, да? Опять? — Вопрос звучал приговором.

— Я был в «Осинушке», Лёля. Я же говорил, что пойду туда. Сперва — обычное обследование, потом произошел несчастный случай, человек был серьезно ранен, мне нужно было им заняться… — Он оборвал свою тираду, вздохнул и повторил: — Я же говорил, что пойду туда.

Медленно, с преувеличенным спокойствием она расстелила скатерть, поставила приборы. Чуть ли не силой усадила мужа за стол. Уно покорно взял ложку и принялся есть суп.

— Мог бы и не говорить. По запаху понятно.

— Но я предупреждал! — Он оттолкнул тарелку и вскочил. — Я ничего не скрывал от тебя!

— Еще бы ты скрывал, — с усмешкой парировала она, отворачиваясь к окну. — Даже если и хотел бы — от тебя за версту духами разит.

— Лёля!

Она бросила на него косой взгляд через плечо.

— Сядь.

— Мне не нравится, когда ты…

— Сядь.

Он сел.

— Зая, ты же знаешь, почему я туда хожу. Это практика, понимаешь? Такая же практика, как и всякая другая. Мне нужен опыт, мне нужно разнообразие пациентов, разнообразие случаев…

— И разнообразие, конечно, бывает только в публичном доме? — Губы Лёли презрительно сжались.

Уно провел ладонью по лицу. Кожа под пальцами казалась тонкой и сухой. Вялой.

— Так просто удобно, — в который раз объяснил он. — И мне, и им. Они получают почти бесплатного лекаря, я — большой материал для изучения.

— Материал. — Она горько засмеялась. — Материал. Хорошее название.

— Лёля!

— Надо мной все смеются, понимаешь? — В ее глазах заблестели слезы. — Вся улица, все соседки!

Не отрывая взгляда от жены, Уно облокотился на столешницу и обхватил голову руками:

— Это моя работа. Она дает деньги, на которые мы живем.

Лёля дернула плечом:

— Деньги ты получаешь от других. От богатых, от знатных.

— Да, но их слишком мало! Чтобы мое имя оставалось известным, мне надо вести исследования, изучать и описывать необычные случаи…

— Которые можно найти только в борделе, — заключила Лёля. Она уже плакала, ее лицо сделалось каким-то маленьким, потерянным. Губы дрожали.

Она не понимала. Никак не могла понять того, что составляло суть жизни ее мужа. Уно притянул ее к себе, обнял, коснулся губами волос, вдыхая нежный мальвовый аромат.

— Я просто боюсь за тебя, как ты не видишь?

— Я вижу.

Некоторое время они сидели молча.

— Как Нои? — тихо спросил Уно.

— Спит.

— Пойду посмотрю, ладно?

Лёля кивнула:

— Только помойся сперва. После этих… — Она замялась. — В общем, помойся.

— Конечно. — Уно заставил себя улыбнуться. — С вечера мечтаю о ванне с розмариновым маслом.

Уно вышел из лечебницы в самом приподнятом настроении. Состояние Тилони было ровным, и, судя по некоторым признакам, опасность уже миновала. Ночная размолвка была забыта, и, провожая мужа, Леля улыбалась, шутила, заставляла щекотать и тормошить и ее, и маленького Нои.

Лекарь пересек Круглую площадь, рухнул на скамью, скрытую от взглядов прохожих уже начавшими желтеть кустами сирени, и на минуту закрыл глаза. Потом потянулся, посмотрел вокруг.