Поднебесный гром

— Но как же так, Лорка?! Не верю, не хочу верить! — Он наклонился к ней и все старался заглянуть в глаза, но Лариса отводила взгляд. — Ты меня любишь? Ну скажи, любишь? Хотя что я спрашиваю. Ты ведь сколько раз говорила мне это. Конечно любишь!

— Ты так думаешь? — От ее слов дохнуло колодезной стынью.

— Да, ты изменилась, — понял наконец Вадим и надолго замолчал.

Был он строен и свеж, кареглаз и улыбчив, с мягкими женственными чертами лица, и Ларисе припомнилось, как все девчонки из ее класса были влюблены в него, тогда уже выпускника школы, а он никого не замечал. Так и уехал в университет, в Москву, не осчастливив своим вниманием ни одну из своих тайных поклонниц.

А в прошлое лето Лариса увидела его на танцплощадке в городском парке, куда каждую субботу бегала со своими подругами. Он отрастил длинные волосы, спадавшие почти до плеч, и, тихий, с грустными, мечтательными глазами, казался ей необыкновенным, не похожим ни на одного из парней.

Она первая отважилась пригласить его на танец, он обрадовался, а потом, на зависть подругам, до конца вечера танцевал только с ней одной. Когда танцы кончились, Вадим и Лариса далеко за полночь прогуливались по аллеям парка и опустевшим улицам.

Она жадно расспрашивала его о Москве, об учебе в университете, о его жизни вообще, и он с удовольствием рассказывал. Говорил о том, что есть перспектива остаться в столице, о заманчивой возможности учиться дальше в аспирантуре, потому что он решил посвятить свою жизнь науке. Собственно, он и сейчас уже занимается разработкой одной важной проблемы, о которой, правда, распространяться еще преждевременно, но все равно он своего добьется. Ей было и лестно, и страшновато, что она, наверное, выглядит в его глазах провинциалкой. Боялась даже рот раскрыть, чтобы не выдать своей ограниченности, и только слушала, а ему, видимо, пришлась по душе эта почтительная робость девушки.

Бойкий, острый на язык, Вадим оказался довольно робким в любовных делах, потому что ни в первый, ни во второй вечер даже не сделал попытки поцеловать ее.

Лариса первая поцеловала его. Это ему понравилось, и теперь, встречаясь с ней, любил больше целоваться, чем разговаривать. Он стал частым гостем в их доме и нравился Надежде Павловне своей скромностью. Ведь она, как все матери, ревниво оберегала свою единственную дочь; остерегаясь, как бы какой-нибудь шалопай не сломал ей жизнь…

Но прошел год, и в жизнь Ларисы ворвался Аргунов. Ворвался так неожиданно, почти случайно — и бурное половодье затопило, закружило, укачало, обрушило все берега: не выплыть, не вылезти из этого половодья ей теперь, мчаться, нестись, кружиться!..

— Что с тобой, Лариса? Ты такая бледная.

«Вадька, Вадька, знал бы ты…»

Из кухни показалась Надежда Павловна.

— Лора, приглашай гостя к столу.

— Проходи, Вадим, — сдержанно произнесла Лариса, а сама подумала: «Меня же Андрей ждет».

Вадим покорно поплелся к столу, сел, как-то жалко ссутулился. В его позе появилось что-то глубоко подавленное, тоскливо-безысходное.

Ларисе стало жаль его. Но как объяснить ему, что понравился ей другой человек, полюбился — и все тут! Любовь ведь это как бездонный омут: втянул, поглотил в себя — и никакими силами не вырваться… Впрочем, она и не хотела вырываться.

«Пойми, не та я, не та… Ведь чувствуешь. А раз чувствуешь, будь мужчиной — встань и уйди».

Пожалуй, острее восприняла их отношения Надежда Павловна. Нет, не такой предполагала она встречу своей дочери с этим умным и спокойным человеком, заранее радовалась, что судьбе суждено было свести их, Ларису и Вадима. Дочь немного ветрена, мать знала об этом и боялась за нее. А Вадим… Он и школу с отличием окончил, теперь вот университет заканчивает. Чем не зять?

Вздыхала мать. Господи, хоть бы дочке счастье выпало, раз самой не удалось собственное счастье уберечь. Но прошлое не воротишь, сама во всем виновата. Красива была в молодости и считала, что уже за одно это ее должны любить. Вот и получилось, что хороший человек, отец Ларисы, однажды сказал ей, Надежде Павловне: «Видать, не пара я тебе, не твоего полета птица». Собрался и ушел. Ушла с ним, как оказалось, и судьба. И когда однажды дочь спросила: «А почему ушел мой отец?», мать не стала выгораживать себя, все рассказала без утайки. Дочь ни о чем больше не расспрашивала, и к этому разговору они никогда уже не возвращались.

Потому-то и была такой ревниво-настороженной Надежда Павловна — боялась, как бы Лариса не повторила ее ошибку.

Лариса как бы скопировала яркую девичью красоту матери. Иной раз, перебирая старые фотографии, удивленно восклицала:

— Неужели, мам, ты такой была?

— Бы-ла, — грустно вздыхала мать.

Лариса смотрела то на фотографию, где заразительно смеялась тоненькая и гибкая, как прутик, девчушка с толстыми, до пояса, косами, то на постаревшую, располневшую, печально вздыхавшую рядом мать. Как-то принесла эту фотографию на работу и показала женщинам. Те напустились на нее:

— Дура ты, Лорка, такую косу обрезать!

Лариса рассмеялась:

— Это же мама!