Подменыши

– Мне кажется, из такого положения самостоятельно выбраться вообще невозможно, – заметил Сатир, вытаскивая Эльфа, старающегося не смотреть в темную пустоту под ногами.

– Вот еще! – фыркнула Белка, ловко перехватила руки, повернулась лицом к стене и, подтянувшись, перекинулась на крышу.

Сатир открыл новые бутылки и раздал друзьям. Эльф жадно отпил несколько глотков, сел подальше от края крыши и, обняв себя за плечи, попытался успокоиться. Время от времени он качал головой и что-то тихо шептал. Постепенно дыхание его выровнялось, дрожь отпустила, он погрузился в задумчивость. Взгляд устремился куда-то чуть выше сияющих московских полей. Лицо стало спокойным и красивым, словно у спящего младенца, которому снится что-то хорошее, на губах пригрелась светлая, немного усталая улыбка.

– У тебя что, вообще отсутствует страх высоты? – шепотом, чтобы не услышал Эльф, спросил у Белки Сатир.

– Да какое там! – улыбаясь, горячо зашептала в ответ она. – До сих пор пустота внутри, как в космосе. Такое ощущение, что я сейчас схлопнусь.

Она приложилась к бутылке, и Сатир услышал, как стеклянное горлышко выбило легкую дробь о Белкины зубы.

– Когда этот ваш Йон обещал появиться? – спросил Сатир.

– Сказал, когда все станет более или менее реальным, тогда и придет.

А ты хочешь ехать в Африку?

– Можно подумать, ты не хочешь!

– Я бы хоть сейчас ноги в руки и по рельсам в Дого, – сказала Белка, потряхивая кулачками от избытка ощущений. – Но только сначала надо

Тимофея как-то устроить. До этого я никуда не двинусь.

– Я, честно говоря, вижу только один выход.

– Ну?

– Суворовское училище.

– Ты охренел! С детства учить ребенка строем ходить!..

– Нет, – оборвал ее Сатир. – С детства учить ребенка воевать.

– Да все равно! Не хватало еще, чтобы он солдафоном стал.

– Если сильный, не станет.

– Это же машина по штамповке людей без собственного мнения! Для них высшая доблесть – беспрекословное подчинение. На кой черт ты ему такую судьбы впариваешь?

– Потому что для него это единственный шанс после того, как мы уедем. А что еще можно придумать? Отдать его в детдом? Я думаю, ты в курсе, какие сейчас детдома. Отпустить снова бомжевать на улицу?

Сколько он там проживет? Год, два, не больше. А в суворовском ему дадут образование – раз, научат обращаться с оружием – два, и, главное – там ему не дадут элементарно пропасть. Повторяю, это единственный шанс.

– Это не шанс.

– Хорошо, – раздраженно сказал Сатир, – что ты предлагаешь в таком случае? Не в Африку же его с собой брать.

– Это даже не обсуждается.

– Тогда что?

Белка задумалась. Прогулялась по краю крыши, запахнувшись в пончо, вернулась.

– Не знаю. Но неужели нет другого выхода?

– Я не вижу. И потом, ты зря так плохо думаешь об армии. У меня были знакомые среди военных. Знаешь, некоторые из них очень оригинальные и совсем непростые люди.

– Ладно, черт с тобой. Суворовское так суворовское.

Они посидели в молчании, потом Белка встрепенулась, словно вспомнив о чем-то, сверкнула глазами, тряхнула дикобразьими иглами волос.

– Ты хоть понимаешь, что нас ждет? – подалась она к Сатиру, схватив его за руку. – Революция! Настоящее дело! А потом там социализм будут строить! Детей-беспризорников в людей превращать станут! От грязи отмоют, научат книжки читать, за парты посадят, кормить будут.

Там больше никогда не будет ничьих детей!

Она засмеялась, в восторге хлебнула портвейна. Легко вскочила на парапет, потянулась, подняв руки к небу, будто хотела то ли взлететь, то ли достать что-то очень высокое, и засмеялась.

– Хорошо! – закричала она в пустоту. – Мне хорошо!

Звук ее голоса утонул в завываниях ветра, затерялся в огромных воздушных пространствах, нависающих над городом, но она продолжала кричать:

– Хорошо! Ура! Счастье! Для всех даром! И пусть никто не уйдет обиженный! – кричала Серафима. – Никто! Никогда! Не уйдет обиженный!

– Белка – святая… – негромко сказал Эльф, глядя на нее.

Тучи на востоке посветлели и набухли красным, будто где-то за горизонтом забил исполинский родник живой крови. Утренний свет легко размывал вязкую черноту ночи и дешевую позолоту уличных огней. В разрывы облаков хлынули яркие багряные потоки – такие невыносимо тревожные и прекрасные, что у всех, кто их видел, что-то сдвигалось в груди и бежали по коже мурашки. На небесные степи неспешно выходило солнце – рыжая раненая лошадь.

– Значит, коммунисты – это борцы с концом света? – ни к кому не обращаясь, спросил Эльф. – Ну что ж, пусть будет так. Белка – святая, я ей верю.

Вскоре трое друзей покинули выстуженную крышу высотки, на которой продолжали бесноваться ветра.

Некоторые люди говорят, что помнят себя едва ли не с материнской утробы. Таких мало, но тем не менее… У большинства первые воспоминания относятся к двух-трехлетнему возрасту. Белка совершенно не помнила себя до пяти лет, потом же воспоминания шли непрерывной чередой, словно с этого момента вся ее жизнь была отснята на пленку.