Подменыш

Его неугомонность объяснялась просто — он тоже был одержим даром сочинительства. Правда, труд свой, в отличие от митрополита Макария, посвящал не житиям святых, угодников, благоверных, преподобных и святителей, а государям земли Русской [137]. По сути, отец Андрей был первым историком, если не считать легендарного полумифического Нестора.

Задумка его была хорошая. Рассказать о жизни и деятельности всех правивших князей династии, начиная с легендарного Рюрика, — такого никогда и никто не делал. Правда, несмотря на полученное от владыки благословение, писать у священника получалось не ахти — уж очень выспренным и патетическим слогом он изъяснялся. Достаточно было прочесть одно только название, которое у него растянулось чуть ли не на тридцать строк, чтобы понять, чего именно ожидать от титанических потуг отца Андрея.

Иоанн даже как-то предложил отцу Артемию дать несколько деликатных советов отцу Андрею насчет сочинительства, но старец наотрез отказался.

— Он — творец. Как может, так и творит, — пояснил тот причину отказа. — Но даже ежели худо, все едино — хорошо, — загадочно закончил он.

— То есть как? — недоумевающе уставился на него царь.

— А он всем прочим путь укажет. Прочтет кто-то и решит исправить. А за ним другой, третий. Глядишь, и получится в конце концов столь славно, что любой зачитается. Так что пусть пишет.

И отец Андрей писал, то и дело по уши погружаясь в «царскую сокровищницу «духовных богатств», как он велеречиво именовал библиотеку государя. Доходило до того, что порою он даже грехи государя отпускал скороговоркой, походя, витая мыслями совсем в ином месте и торопясь оказаться в заветной комнате, сплошь заставленной сундуками и ларями с книжным богатством. Лицо его при этом чуть ли не светилось от предвкушения той долгожданной минуты, когда он сможет вновь окунуться в книжное море и насладиться плеском-шелестом перелистываемых волн-страниц.

Лишь раз Иоанн застал его опечаленным. Случилось это чуть ли не сразу после созванного государем собора, который впоследствии назвали Стоглавом, когда царь яро напустился на церковь и принялся уличать беспорядки, которые в ней сплошь и рядом. Оказалось, что Макарий потребовал от отца Андрея, чтобы тот сообщал ему обо всех грехах Иоанна, которые тот упомянет в своей исповеди. Видать, владыка решил подстраховаться на будущее. Для этого и хотел заполучить знание сокровенных тайн государя, чтоб иметь запасный нож в голенище, который всегда можно извлечь, когда для этого придет время.

Правда, рассказывал об этом требовании отец Андрей исключительно в иносказательной форме. Мол, было так некогда, что один духовный наставник принимал у некоего юноши, облеченного властью и богатством, исповеди, но сыскался некто злобный и учал выведывать тайны сии, грозя этому наставнику, ежели он начнет запираться, всяческими бедами…

Получилась то ли история, то ли притча, но Иоанн ее понял хорошо, а главное — правильно. Вот только концовка притчи ему не понравилась, где говорилось, что, будучи не в силах разрешить вопрос как быть дальше — повиноваться начальству и открыть тайну исповеди или же не повиноваться, что тоже грех, сей наставник попросту решил уйти в монастырь.

— А скажи, отец Андрей, тот духовник, что ушел в монастырь, он лишь поэтому сан иноческий приял, али было у него на душе что-то еще? — осторожно спросил Иоанн.

— Ничего не было, но тайну исповеди он открыть не возмог, ибо оное — тяжкий грех, — твердо ответил протопоп.

— Угу, — пробормотал себе под нос Иоанн. — Ладно.

Поначалу в душе его была лишь злость на Макария. Затем она сменилась тревогой — придет иной, менее покладистый, чем этот мягкий, добродушный, но оказавшийся таким твердым в своих убеждениях, и что тогда? Нет уж. Значит, надо было что-то предпринимать, тем более что спустя всего неделю отец Андрей открыто заявил царю, что хочет принять иноческий чин, дабы славить имя божье в одном из здешних монастырей, и нижайше молит государя в том ему не препятствовать.

— Помысли над тем еще раз, не спеша, — предложил в ответ Иоанн. — Коли чрез седьмицу сызнова с этим подойдешь — препятствовать не стану. А покамест давай посидим да поговорим о том о сем.

И он принялся рассказывать опешившему протопопу все то, в чем буквально два часа назад покаялся на исповеди. Изложив же все, он лукаво заметил:

— Притчу ты мне как-то сказывал. Хороша она, да грустна больно. Но ведь у нее и другой конец мог быть, повеселее. Скажем, юноша, хоть и летами был мал, но смышлен оказался, и когда духовный пастырь открылся ему в своей беде, изложил все то, в чем исповедался, в мирской беседе и рек отцу-наставнику: «А коли вопрошать тебя станут, тайну исповеди сохрани в святости, но то, что в беседе услыхал — о том таить ни к чему и можно поведать смело». И сызнова жили они славно, — подвел он итог своему рассказу. Подвел и… весело подмигнул.