Подменыш

Мы с Макиннсом сидели за столом, друг напротив друга. Его голос доносился откуда-то сверху и сбоку, убаюкивая меня. Мне показалось, что я превратился в каменную статую. Свет погас, вместо него в темноте возник луч, как от кинопроектора, и на белой простыне моего мозга начался киносеанс. Сюжета не было, смысла тоже, только чьи-то незнакомые лица, фигуры, они что-то говорили, и это пугало. Чья-то холодная рука схватила меня за лодыжку… Чей-то крик смешивался со звуками фортепиано… Какая-то женщина держит меня на руках и прижимает к своей груди… В какой-то момент я увидел маленького мальчика, который быстро отвернулся, и все погрузилось в темноту.

Первое, что я сделал, когда Макиннс вывел меня из транса, посмотрел на часы. Четыре утра. Как и говорил Каммингс, я тоже чувствовал себя «посвежевшим и отдохнувшим», словно мирно проспал часов восемь. Но мокрая рубашка и мокрый от пота лоб говорили об обратном. Макиннс выглядел обескураженным. Он подошел к барной стойке, налил себе стакан воды и выпил его залпом, словно несколько дней провел в пустыне. Его глаза смотрели на меня из темноты бара с недоверием и любопытством. Я предложил ему сигарету, но он отказался.

— Я наговорил лишнего?

— Ты знаком с какими-нибудь немцами?

— Шапочно.

— Ты говорил по-немецки не хуже братьев Гримм. — И что же я сказал?

— А что такое Wechselbalg?[37]

— Никогда не слышал этого слова, — сказал я.

— Ты кричал так, будто с тобой случилось что-то ужасное. Что-то про der Teufel. Это дьявол, верно?

— Понятия не имею — A Feen [38]? Это фея?

— Наверное.

— Der Kobolden[39]? Ты прямо весь затрясся, когда увидел их. Кто они? Есть мысли?

— Нет.

— Entfuhrend [40]?

— Не понял.

— Я тоже. Ты говорил на смеси разных языков. Ты был с родителями и звал родителей по-немецки.

— Но мои родители не немцы.

— Те родители, о которых ты вспоминал, были немцами. А те существа — феи, черти или der Kobolden, — они хотели тебя похитить.

Я проглотил ком в горле.

— И, как я понял, им это удалось. И ты все время вспоминал маму, папу и das Klavier.

— Пианино.

— Я в жизни не слышал ничего подобного. Ты все время повторял: «Меня украли. Меня украли…»

И я спросил тебя, когда это случилось? И знаешь, что ты ответил?

— Нет.

— Ты назвал год по-немецки. Я не понял и переспросил. И ты сказал: «В пятьдесят девятом». Я сказал тебе, что этого не может быть. Ведь пятьдесят девятый был всего шесть лет назад. А ты сказал: «В тысяча восемьсот пятьдесят девятом».

Макиннс подошел совсем близко ко мне и посмотрел мне прямо в глаза. Меня всего трясло, и я закурил сигарету. Мы стояли в клубах дыма и молчали. Он закончил курить первым и с такой силой вдавил окурок в пепельницу, что она едва не треснула.

— Знаешь, что я думаю? Ты вспомнил свою прошлую жизнь, в которой ты жил в Германии.

— Верится с трудом.

— Ты слышал что-нибудь о подменышах?

У меня зашевелились волосы, но я сумел побороть страх:

— Я не верю в эти сказки.

— Да? Когда я спросил тебя о твоем отце, ты сказал: «Он все знал». Что он знал, Генри?

Я мог бы ответить, но не стал. В баре был кофе, в холодильнике — яйца. Мы позавтракали, сидя друг напротив друга: я с одной стороны барной стойки, а он — на своем обычном месте — с другой. Потом он молча встал, надел пальто и направился к выходу.

— А как меня звали в той, прошлой жизни?

— Я как-то не догадался спросить, — ответил Макиннс, даже не обернувшись. Больше он в нашем баре ни разу не появился.

Глава 16

Когда в зимний холодный день раздается ружейный выстрел, лес отзывается эхом, которое слышно на многие мили вокруг, и каждое живое существо замирает и прислушивается. При первом выстреле, знаменовавшем начало охотничьего сезона, все мы — эльфы, феи, хобгоблины — вздрогнули, а потом пришли в полную боевую готовность. В лес отправили разведчиков, чтобы те отыскали оранжевые жилеты и камуфляжи и проверили, что за люди пришли охотиться на оленей, фазанов, индюков, тетеревов, кроликов, лис или черных медведей. Иногда вместе с людьми в лесу появлялись собаки, бессловесные и прекрасные: пестрые пойнтеры, легкохвостые сеттеры, крапчатые гончие, ретриверы. Собаки гораздо опаснее своих хозяев… Нам пришлось прибегать к множеству уловок, чтобы они не смогли нас учуять.

Я не решился уйти и жить один в большой степени из-за страха встретиться с бездомной собакой или с кем похуже. Через много лет, когда наша компания стала меньше, свора охотничьих собак учуяла нас и застала врасплох в тенистой роще, где мы расположились на отдых. Собаки взяли след и гнались за нами с лаем, сверкая острыми зубами, и мы инстинктивно ринулись в заросли ежевики. Мы отступили сразу — их было вдвое больше, чем нас, и это были бойцы, готовые к драке, подбадривавшие себя боевым кличем. Мы спаслись только потому, что выбрали шипы, пожертвовав голой кожей. Зато мы были счастливы, когда они встали перед ежевикой, поскуливая от растерянности.