Подлинный Сократ

– Спасибо, – поблагодарил я товарища и развалился на полу перед окном.

Генрих растянулся в полный рост на диване. Посмотрев в небо, я увидел огромную луну, которая казалась теперь просто гигантской, а вокруг луны рассыпались миллионы звёзд, которые горели ярче прежнего. Мне вдруг стало так тоскливо, я невольно вздохнул. Мне вспомнилась семья – Катерина, мама с папой, Димка и, конечно же, моя ненаглядная Белла. Где она сейчас? Возможно, точно так же, как и я, тоскует где-то, сидя у окошка. Если бы я сейчас оказался дома, залез бы на гараж и любовался ночным небом, наслаждался теплой летней ночью и слушал нескончаемый треск сверчков. Эх, где теперь мои родственники? Как проживу без них целый месяц, если я уже соскучился.

* * *

* * *

Наступило утро. Большие окна, открывающие ни с чем несравнимый вид на летний сад, полный зелени, пропускали столько света, что комната казалась золотой. Я приподнял голову и, наблюдая за шаловливыми солнечными зайчиками, похлопал кончиком хвоста по тому месту, где они прыгали с места на место и перевернулся на другой бок. Напротив меня на диване сидел Генрих, он с усердием вылизывал свою благородную шерсть, искоса поглядывая на меня. Я лежа потянулся, сел на задние лапы и широко зевнул.

– Доброе утро, сэр, – поприветствовал меня кот.

– Доброе, – недовольно буркнул я.

Что за непонятливый кот, просил же не называть меня этим сэром, так нет, привык он, видите ли.

– Как закончите с утренним туалетом, можно отправляться на завтрак, – произнес он.

Когда мы пришли на кухню, Валентина, ловко орудуя специальным молоточком, отбивала мясо. По запаху понял, что это была говядина. В мясе я разбирался лучше любого мясника на рынке. С закрытыми глазами, по аромату, мог определить, что за мясо будет сегодня на обед у моей семьи. Я любил всякое, но больше всего предпочитал курочку. Особенно если она была запеченной в духовке, тогда ее мясо становилось нежным, как тополиный пух и аппетитным, как куропатка. Помню, как Димка читал в какой-то книжке, оказывается, куропатка, это та же курица, только ее мясо более насыщено белком и по цене она гораздо дороже, чем обыкновенная домашняя птица. Вспомнив, как мама вкусно готовила курочку в духовке, я буквально ощутил ее вкус и невольно сглотнул. От собственных мыслей аппетит разыгрался нешуточный, Валентина, словно услышав мои раздумья, произнесла:

– Мальчики, ваш завтрак в мисках, – женщина продолжала усердно стучать молотком.

Не знаю, привыкну я этому когда-нибудь или нет. Приходишь на кухню, а завтрак тебя уже ждет и не надо ничего выпрашивать. Хотя бы такие незначительные плюсы в жизни Генриха имеются. Но все же уж лучше просить, чем всю жизнь проводить взаперти.

– Что это? – нахмурился я и кивнул на миску.

В ней лежало какое-то липкое месиво серого цвета.

– Овсянка, сэр, – невозмутимо ответил британец.

– Ты ешь эту гадость? – возмутился я.

– Мы всегда едим по утрам овсянку, – как ни в чем не бывало, ответил благородный кот.

– Я не могу это жрать, – я наклонился ниже над миской, невольно содрогнулся от внешнего вида блюда и, еще раз понюхав содержимое, произнес, – ну уж нет, я лучше буду ходить голодным, чем есть неизвестно что.

– Сэр, вы себя ведете, как капризный котенок, – с укором посмотрел на меня британец, – это очень полезный продукт для нашего кошачьего желудка. Надеюсь, вы не хотите в старости заработать язву?

– А при чем тут язва? – спросил я.

– Если постоянно есть только кошачий корм, то непременно заработаете себе желудочную болезнь. А овсянка она для того и предназначена, чтобы не дать развиться этим заболеваниям.

– Ты что, кошачий доктор? Откуда ты это все знаешь? – я удивленно посмотрел на своего собрата, с аппетитом уплетающего кашу.

– Мне Алла рассказывала, они с хозяином тоже по утрам едят исключительно овсянку, – произнес Генри, облизывая языком усы.

– Всегда? – вытаращив глаза, спросил я.

– Конечно, – вновь невозмутимо ответил кот.

– С ума можно сойти от такой жизни, – тяжело вздохнул я и добавил, – как же мне продержаться здесь целый месяц?

Игнорируя еду в миске, я демонстративно сел и настойчиво мяукнул. Валентина, не обращая на меня внимания, продолжала заниматься своим делом. Теперь она выкладывала мясо на сковородку, по кухне распространялся фантастический запах. Я снова мяукнул, только гораздо громче и настойчивей. Она посмотрела на меня сверху и несколько грубовато спросила:

– Ты чего орешь?

– Мяу, – вновь повторил я и перевел взгляд на миску, давая ей понять, что не собираюсь есть эту гадость.

– Тебе что, не нравится каша? – она вопросительно посмотрела на меня.

– Мяу, – подтвердил я.

– Но мне запрещено вам давать на завтрак что-то другое. Придется тебе, дружок, есть то, что дали, – она развела руками.

Эта наивная женщина еще не знает меня. Не мытьем, так катаньем, я своего добьюсь в любом случае. Я продолжал настойчиво сидеть возле миски.

– Сократ, ну что вы в самом деле, – возмутился Генрих, – ешьте кашу, да пойдемте уже отдыхать.

– Я не буду это есть, – упрямо произнёс я и снова громко мяукнул.