Подлинное искупление

— К чему ты клонишь? Кто вы все такие? И я хочу слышать грёбаную правду!

Мне надоело ходить вокруг да около. Мне было нужно, чтобы эти люди были со мной честны и прямолинейны. В этой выгребной яме бредовой веры я забил на попытки быть вежливым и вести себя в духе Пророка. Сейчас всем управлял мой гнев. Я давно научился его контролировать, выставляя на первый план более спокойного Каина.

Но теперь мне было на всё это глубоко насрать.

Пророк Каин умер. С этим козлом покончено.

Брат Стефан посмотрел на сестру Руфь, затем на двух охранников. Все они молча кивнули в ответ на безмолвный вопрос.

— Наша маленькая община находилась в Пуэрто-Рико. До недавнего времени люди Пророка нас в основном не трогали.

Он вздохнул, но я заметил в его голосе едва сдерживаемую ярость. Брат Стефан сложил руки вместе.

— Каин, мы, люди в нашей коммуне, все были вероотступниками, — он указал на охранников и сестру Руфь. — Всех нас изгнали за то, что мы сомневались в обрядах и догматах вероучения, грешили против веры или высказывались против Пророка. Всех нас подвергли наказанию, а затем отправили в Пуэрто-Рико, чтобы обречь на изоляцию.

Он рассмеялся язвительным смехом.

— Пророк Давид полагал, что община, находящаяся в удушающей жаре, на чужой земле, так разительно отличающейся от нашей, вновь вернет нашу веру на путь истинный. Он не рассчитывал, что небольшая группка людей найдёт утешение в сомнениях друг друга.

Он наклонился и, убедившись, что всецело располагает моим вниманием, произнёс:

— Мы стали сильны как сообщество. Не все, конечно — многие из нас остались истово верующими, некоторые охранники остались на своих постах. Но нас было вполне достаточно, чтобы понимать, что, когда придет время, мы вернемся и каким-то образом попытаемся освободить тех, кто родился и вырос в этой пародии на веру… Тех, кто настолько погружен в эту жизнь, что даже не знает, что за пределами общины есть другой мир, мир, в котором они могут жить свободно и счастливо, — брат Стефан откинулся на спинку стула. — В Пуэрто-Рико с помощью нескольких местных жителей, нам удалось узнать правду о Пророке Давиде и собрать доказательства. Следствием этого стал наш план возвращения.

— Все оказалось ложью, — глухо ответил один из охранников. — Всё это, всё, что делалось для нас и наших семей, было лишь для того, чтобы какой-то старик мог безнаказанно пихать свой член в детей. Старый ублюдок за наличные вывозил контрабандой оружие из Израиля и вкладывал их в производство детского порно для личного извращенного просмотра, делая насилие нормой.

Он замолчал и с силой зажмурил глаза, так, словно вновь переживал что-то, что случилось с ним. Я хотел спросить, что, но тут он снова открыл глаза и добавил:

— Затем он начал сбывать это порно посторонним лицам. Порно с детьми, делающими разное с ним… с остальными охранниками…

Он умолк, его лицо покраснело от гнева.

Я поддержал его в этом порыве внезапной ярости. Сердце пронзила жгучая боль. Мой дядя… чтобы финансировать свою общину, он распространял детское порно. Я знал, даже не спрашивая, что Иуда будет делать то же самое.

Мой собственный брат-близнец, творящий нечто настолько извращенное…

От всего, что мне только что рассказали, у меня в голове лихорадочно заметались мысли. Я едва за ними успевал. Кровь так стремительно неслась по венам, что у меня зашумело в ушах, и закружилась голова. Я наклонился вперед и уронил лицо в ладони.

Под общее молчание я закрыл глаза и попытался вернуть хоть какое-то самообладание. Подняв взгляд, я увидел, что все глаза устремлены на меня.

— Всё это полная херня… Всё это…, — прошептал я, и почувствовал, как по телу разлилась боль предательства и откровенного гребаного унижения.

На мое голое плечо осторожно опустилась чья-то рука. Это была сестра Руфь. Ее глаза светились сочувствием, а нижняя губа дрожала.

— Ты был изолирован от мира? Всю свою жизнь? — с болью в голосе спросила она.

Я кивнул.

— Вместе с Иудой. В детстве с нами общался только богослов. Он был строгим надсмотрщиком. Я видел Пророка Давида лишь однажды, когда мне было четырнадцать. Помимо этого мы были совершенно одни.

По ее щеке сбежала слеза.

— Значит, у вас не было никого, кто заменил бы вам мать или отца? Кто подарил бы вам любовь и ласку? Кто просто бы… вас любил?

У меня в груди образовалась огромная дыра. Я никогда раньше об этом не думал. Но у нас действительно никого не было… никто никогда не приходил к нам, когда мы плакали, когда нам было больно. Только мы с Иудой составляли друг другу компанию, заботились друг о друге, когда кто-нибудь из нас болел.

— Нет, — ответил я, и к горлу подступил комок.

Мысленно я вернулся в детство, во времена, когда мы с Иудой болели. Я вспомнил, как ухаживал за Иудой, прикладывал к его лбу холодные компрессы, когда у него был жар, обрабатывал ему раны, когда он падал, от этого ком в горле стал еще больше. Это было любопытно, потому что, когда помощь требовалась мне, и я лежал в постели с лихорадкой или гриппом, то не мог припомнить такого, чтобы рядом находился Иуда. Он всегда занимался учебой.