Подлинное искупление (ЛП)

Дверь в тюрьму распахнулась. Почувствовав рядом кого-то ещё, я поднял голову и увидел у входа двух новых охранников. Оба они были темноволосыми и темноглазыми, с хорошо развитой мускулатурой. У обоих были короткие стрижки, а на щеках темная щетина. Они казались родственниками. Оба были одеты в привычную черную форму и тяжелые ботинки последователей-охранников, и каждый из них держал в руках АК-47. Они вздёрнули подбородки в сторону моих конвоиров и, взглянув на меня, в отвращении скривили губы.

Пока меня волокли в камеру, я заметил в конце длинного коридора пожилых мужчину и женщину, которые готовили там еду. Они оба посмотрели на меня, но поспешно отвернулись, когда стоящие у входа охранники прикрикнули на них:

— Работать!

Охранники бросили меня в камеру. Ударившись щекой о каменный пол, я больше не мог сдерживать свою ярость. С помощью все еще кипящего во мне адреналина, я поднялся на ноги и испустил крик, копившийся во мне пять недель. Пошатываясь, я стал расхаживать по комнате; кровь прилила к мышцам, и я почувствовал, как засаднили, запульсировали ноги.

Я уставился на сделанные мною зарубки и снова их пересчитал.

— Тридцать пять, — зарычал я охрипшим от крика голосом.

Я поднял с пола свой заостренный камень и ударил им о каменную стену. Камень острым краем врезался мне в ладонь, и я выронил его на землю.

Меня снова бросили в эту камеру, оставили гнить, посадили в клетку, словно животное. Отступив назад, я поднял окровавленный камень и дрожащими руками снова поднес его к стене. Начав новый отсчет, я нацарапал на стене пять новых линий.

— Сорок…

Я не выдержал. Прислонившись к стене, я резко упал на пол. После побоев весь мой торс и спина горели огнём.

Я сидел на жестком полу в оглушающей тишине, влажный воздух лип к моей коже, словно клей. Из громкоговорителей послышался предваряющий объявление треск, и в окно камеры ворвался голос Иуды.

— Жители Нового Сиона! Через пятнадцать минут начнётся сегодняшний обряд Дани Господней.

Я замер. Как только я подумал о том, что произойдет в этом зале, спину прошиб ледяной пот. Меня затошнило, когда я вспомнил о единственном виденном мною обряде Дани Господней. Взрослые мужчины, насилующие маленьких девочек, кончающий от этого Иуда; извивающаяся рядом с ним Сара, его добровольная супруга.

Я закрыл глаза, изо всех сил сдерживая еще один крик. В камере стемнело — снаружи сгустились грозовые тучи, поглотив собой голубое небо. Очень подходящая метафора того, что происходило у меня внутри. Свет потух, как свеча на ветру. Я чувствовал, как мне в душу впиваются когти горечи. Лишь однажды я испытывал подобное — когда проник к Палачам. Тогда меня переполняло отвращение к их греховной жизни, и я знал, что моя вера — единственный путь к спасению.

Теперь я начал задумываться о том, что какими бы порочными ни казались эти люди, по крайней мере, у них была честь и гордость. И я не сомневался, что они не стали бы насиловать детей во имя Аида или своего клуба.

У меня задрожали руки. Грудь так напряглась, что я боялся, как бы не порвались мышцы. Меня поразило, как быстро я обратился во тьму. Я почти физически чувствовал, как чернеет мое истерзанное сердце.

Я закрыл глаза и уперся головой в стену. Я изо всех сил пытался уснуть, просто чтобы хотя бы ненадолго убраться к черту из этой беспощадной реальности. Но вдруг из соседней камеры до меня донёсся какой-то звук, и я насторожился. И нахмурился. Я же один в этом коридоре, разве нет? С тех пор, как меня здесь заперли, сюда не входил никто кроме охранников. Охранников, и, видимо, тех новых людей, которые готовили еду.

Я прислушался сильнее. Сначала всё было тихо. Я уже решил, что, скорее всего, принял за что-то другое голоса охранников. Но потом я снова это услышал.

Я прижался ухом к камню. Сквозь толстую стену в мою камеру проникали тихие звуки, словно кто-то шмыгал носом. Я прислушался еще внимательнее, чтобы убедиться, что не брежу от боли. Но звуки повторились вновь, на этот раз в сочетании с легким покашливанием.

У меня участился пульс. Здесь был кто-то еще. Бросившись вперед, я осмотрел стену. В самом низу камеры, там, где отошел старый цемент, виднелся небольшой зазор. Я прижался грудью к земле и попытался сквозь него заглянуть. Зазор был слишком мал, чтобы хоть что-то увидеть, но когда я прислонился к нему ухом, то звуки стали гораздо отчетливее.

Кто-то плакал.

Снаружи зазвучала музыка, сигнализируя о начале Дани Господней. Я закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы образы того, что там будет происходить. Казалось, плач за стеной становился всё громче и громче.

— Эй? — произнёс я и поморщился от того, как это слово царапнуло мое саднящее горло.

Я сглотнул, попытавшись смочить голосовые связки. Плач прекратился. Я напряг слух и уловил звук какого-то движения.

— Эй? — снова попробовал я. — Там кто-нибудь есть?

Я расстроился от того, как слабо и совсем тихо прозвучал мой голос. Затем придвинулся ближе к стене, прижавшись грудью к каменной кладке. Я сделал глубокий вдох.

— Да… Здесь кто-то есть.