Подлеморье. Книга 1

— Вера, давай и мы! — Волчонок мотнул головой в сторону пляшущих.

— А ты умеешь?

— Я буду показать, как олень пляшет!.. Хорошо!.. Я сама видел осенью на охоте.

— Пойдем! Тряхнем, чтоб было о чем вспомнить!..

Вера с Магдаулем вышли на середину круга.

Гости одобрительно загудели.

— А ну-ка, молодые, покажите себя! — подбадривает Магдауля Кешка.

Хорошо пляшет Вера! Раскраснелась вся, девчонкой кажется, не сводит глаз со своего Волчонка.

А Магдауль тоже впился взглядом в нее. Стоит как рогаль-изюбр багряной осенью в чаще леса перед своей прекрасной изюбрихой.

Женщины в цветастых платках превратились в березы, осины и ольху, а мужчины — в кедры, сосны и ели. Будто в родную тайгу попал Магдауль! Глаза его расширились и загорелись. Шрам над крупным, с горбинкой, носом разгладился. Продолговатое лицо побледнело, стало вдохновенно-мужественным, красивым.

И Волчонок затанцевал.

…За деревьями он услышал топот соперника. Вздыбился. Грозно затряс рогами. Дробно замолотил ногами. И вдруг, набычившись, бросился на врага. Бодал его. Бил копытами. Топтал поверженного и, пожалев несчастного соперника, оставил ему жизнь. Потом он гордо подбежал к своей трепетной изюбрихе и, опустившись на колени, склонил к ее ногам свои прекрасные рога…

Молчит тальянка. Удивленно молчат люди. Даже Макар Грабежов разинул пасть и выронил трубку.

Танец закончился. Магдауль растерянно огляделся кругом. Думал, будут смеяться над ним русские… Взрыв одобрения!

— Вот это тунгус!

— Учудил дык учудил!

— Гляньте-ко, сумел как…

Вера обняла Волчонка и повела его на место.

Ганька приник к отцу.

— Вера… Вера, — поглаживая голову Ганьки, зашептал Волчонок, — ты люби и Ганьку… а?

Вере на лицо опустилась тень…

— Я, што ль, не знала, за кого выхожу… Он мне сыном будет.

Ганька удивленно в благодарно посмотрел на мачеху.

К Кешке подскочила краснощекая деваха Акуля и потянула его в круг к плясунам.

Мельников увидел, как мгновенно изменилось лицо Ульяны, как низко опустилась ее голова. Он высвободился из горячих, липких рук Акульки и пробрался к Уле. Все в ней до боли родное! И небольшой правильный нос с родимым пятном на кончике, и полные губы, и мягкие каштановые волосы…

— Горько! — шепнул он, потянулся к ней, но она оттолкнула его и со смехом отскочила.

Макар Грабежов пьет и пьет, а еду не трогает. Мычит о чем-то и удивленно, даже с каким-то восхищением, наблюдает за Мельниковым.

— Вот уж орел-парень!.. Я тоже когда-то таким же был!

Напротив Макара о чем-то говорят Лобанов с Ганькой.

Макар через стол вдруг ткнул толстым пальцем в сторону Ганьки:

— Ты же, тварина-бурятенок!.. Рази можешь человеком стать?!

Лобанов рассердился:

— Вот из таких-то и выходят Кешки.

Тусклые глаза Грабежова удивленно уставились на Ивана Федоровича.

— Ох и яд, — мычит Макар. Отвернулся от Лобанова ткнул в плечо соседа: — А ты чо нос повесил?!

— Небось повесишь… последние сетишка хозяйские холуи отобрали…

Макар сжал кулачищи, зарычал:

— Р-растак вас… надо за глотку вас дер-ржать! Супротив хозяев не смей, сука, хвост подымать!..

Рыбак махнул рукой и уронил голову на стол.

Шум, гомон. В него вплетаются пискливые переборы тальянки.

— Горько! — ревет Туз Червонный. Сплошные веснушки на его круглом лице раскраснелись, прямая, словно из медной проволоки, волосня растопырилась ежовыми иглами.

Над столом взвился Маршалов.

— Кеха, дружок! — кричит он.

— Что вам угодно, Степан Яковлевич? — подскочил к старику Мельников.

В это время лихо плясавшая восьмипудовая Хиония рявкнула:

— Эй, гармонь, почаще!

Оглушила баба всех своим голосом и грохотом каблуков.

— Чего прикажете, Степан Яковлевич? — переспросил Кешка.

Маршалов сморщился, будто вот-вот заплачет:

— Все милуются да целуются, а я как пень сижу… Помнишь, Кеша, ты обещал мне невесту подыскать. Давай сосватай какую-нибудь, штоб было не скучно сидеть, хушь буду лясы точить по-благородному. Ведь я-то ишшо могу!.. Ведь я ишшо в соку!..

Старик выпятил тощую грудь, разгладил сивые усы.

— Ха-ха-ха! — грохочет многолюдный смех.

Кешка серьезен, приложил руки к сердцу:

— Степан Яковлевич, прости меня, забыл! А невестушка есть. Только потерпи малость, я схожу за ней, — и к двери! Вылетел из барака. За ним молодежь.

Магдауль взял Верины руки, гладит… Она улыбается, вырывает, придвигает к нему тарелку за тарелкой.

— Ешь, ты совсем голодный.

— Не-е, Вера, я самый сытый.

— Пей, Волчонок, все мужики пьют.

— Не-е, Вера, пить не буду… Потом…

Распахнулась дверь…

В барак вошли Кешка с какой-то расфуфыренной молодухой, а за ними веселые парни.

Маршалов соскочил с места. В его белесых глазах возбуждение. Подбодрился, закрутил усы. А сам нет-нет да хихикнет…

На молодухе длинное цветастое платье, красная кашемировая шаль надвинута на черные брови. Лицо напудрено, ярко раскрашенные губы плотно сжаты, не то обиду прячут, не то улыбку. Глаза потуплены, видать, скромность свою выказывает, цену себе набивает. Знает кралечка, что Маршалов любит скромных да смирных баб.

Подошли Кешка с молодкой к застолью и низко поклонились сначала всем, потом лично Маршалову.