Подкидыш

– Я все понял, милорд, – ответил Том. Он не имел права говорить что-то еще, но постарался всем своим видом выразить сочувствие своему попавшему в такой тяжелый переплет господину, открывая перед ним дверь в Палату. Из-за плеча Глостера Том смог мельком заметить роскошно одетых советников, сидящих вокруг стола, увидел, как они встали, моментально прервав при появлении регента свою тихую беседу. Потом юноша захлопнул дверь. Все вместе взятое не заняло и нескольких минут. Дверь была толстой, обычного разговора из-за неё расслышать было невозможно, но Том, приложив ухо к щели, уловил вдруг какой-то скрип и грохот, как будто кто-то вскочил на ноги, опрокинув при этом кресло, потом – звук падения тяжелого тела и, наконец, яростный крик: «Предательство!» Это слово так потрясло Тома, что он распахнул дверь Палаты, вопя во все горло: «Предательство! Предательство!» – как будто предали его самого. Все лица повернулись к двери. Гастингс и Стэнли вскочили на ноги, сжимая в руках кинжалы. Как оказалось, упало кресло Стэнли. Мортон и Ротерхэм побледнели от страха. Букингем размахивал кулаками в воздухе, предчувствуя триумф. Говард был мрачен.

Но когда мимо Тома пробежали стражники, чтобы схватить Гастингса и Стэнли, Мортона и Ротерхэма, взгляд Тома остановился на лице Глостера.

– Отвезите лорда Стэнли в его апартаменты, и пусть он пребывает там, – тихо сказал Ричард капитану стражи. – Позаботьтесь, чтобы остальных троих заключили в Тауэр.

– Слушаюсь, сэр!

Стража увела арестованных, и на этом все было закончено. «Но какой ценой?» – думал Том, на всю жизнь запомнив то выражение, которое было на лице Ричарда, – не гнева, негодования или торжества, а глубокой, глубокой печали.

В тот же день, но несколькими часами позже был созван Тайный Совет, чтобы решить, что делать с заговорщиками. Гастингса осудили на смерть. Регенту даже не пришлось настаивать на этом – вина Гастингса была слишком очевидной. Трое других были приговорены к пожизненному заключению; но и этих трех пленников, увезенных в Нортгемптон, – Риверса, Грея и Вогана – тоже ждала смерть: уж слишком большую угрозу представляла их близость к королеве, чтобы оставлять их в живых.

Гастингса казнили в следующую пятницу, двадцатого июня, и в тот же день Мортон, следующий из наиболее опасных заговорщиков, был отправлен в Брекнок, где и заточен в один из замков Букингема. Ротерхэм, считавшийся слишком слабым и маловлиятельным, был освобожден, а Стэнли содержался под стражей в собственном доме. Еще Тайный Совет решил, что королева не может больше удерживать брата короля, юного герцога Йоркского, в качестве политического заложника в Вестминстере; в понедельник утром, шестнадцатого июня, его забрал оттуда архиепископ Кентерберийский и препроводил в королевские апартаменты в Тауэре, где герцог Йоркский поселился вместе с братом.

Лондон опять затих в ожидании грядущих событий и коронации, которую снова вынуждены были отложить. Впрочем, долго ждать не пришлось. Восемнадцатого собрался малый совет, после заседания которого началась страшная суета вокруг Кросби Плейс и замка Бэйнард – то и дело приезжали и уезжали люди, шли бесконечные заседания, у всех были озабоченные лица. Явно назревали какие-то события, но даже Том совершенно не понимал, что происходит, в чем и признался Генри и Маргарет, когда в очередной раз ужинал у них.

– Все держится в большом секрете, – сказал он. – Но это что-то грандиозное, что-то очень важное.

– Но что же это? – с любопытством спросила Маргарет. – Очередной заговор?

– Нет. Не думаю, – с сомнением в голосе ответил Том. – Регент не выглядит сердитым или недовольным, он просто мрачен и озабочен. До меня дошел один слух... – Юноша запнулся, потом поспешно продолжил: – Нет, пожалуй, я вам ничего говорить не буду. Если это окажется неправдой, то будет слишком уж... Нет, не обращайте внимания. Лучше я поживу спокойно, пока не узнаю все наверняка.

Этим Маргарет с Генри и пришлось удовлетвориться, как ни мучило их любопытство.

В воскресенье регент отправился на По Кросо, чтобы послушать проповедь, которую читал Ральф Шаа, брат лорд-мэра Лондона. С Ричардом была его жена; за ними следовали все видные аристократы, и еще до того, как прозвучало первое слово, Тому стало ясно, что это – не просто проповедь, а своего рода декларация о намерениях. Вокруг царила атмосфера сдержанного возбуждения, а у лорда Букингемского даже раскраснелось лицо, как у ребенка на Рождество. Он много смеялся и шутил, болтая с Глостером, пока они ехали по улицам бок о бок, Букингем – на своем красавце-гнедом, а Ричард – на своем крупном мерине по кличке Байт Суррей. Том, гарцевавший на шаг позади них на своем верном Барбари рядом с другими оруженосцами и пажами, видел, как лорд Ричард раз или два недовольно поморщился, словно считал, что сейчас не время зубоскалить. Но он, как всегда, не пытался остановить развеселившегося Букингема, легкомыслие которого было столь ненавистно Гастингсу.