Подкаст «Слушай ложь»

Глава 5

ЛЮСИ

Дом на Кловер-стрит – дом, в котором я выросла. Я сижу в арендованной машине, припаркованной на подъездной дорожке, уже несколько минут и просто смотрю на дом.

Его перекрасили в странный нежно-персиковый цвет, не особо подходящий для наружности дома, но в остальном все как было раньше. Вдоль крыльца рассажены кустики фиолетовых цветов. Газон аккуратно подстрижен. На террасе кресло-качели, на которых невозможно сидеть шесть месяцев из двенадцати, потому что стоит безумная жара.

Я наконец нахожу в себе силы выйти из машины. Сейчас шесть вечера, на улице все еще светло и все еще дико жарко. Бабушка, конечно, подложила всем свинью, родившись в августе.

Беру сумку и тащусь по траве ко входу.

Папа открывает дверь еще до стука. Он улыбается широко и дружелюбно. Папа мастерски владеет техасским умением притворяться вежливым лицом к лицу, а потом, за спиной человека, поливать его грязью.

– Люси! – Он делает шаг вперед и коротко меня обнимает.

– Привет, папа.

– Я так рад, что ты наконец-то дома… Проходи. – Он отходит в сторону, театрально выбрасывая руку и приглашая меня войти.

Захожу. В доме холодно и темно, как всегда. Внизу плохое освещение.

Папа закрывает за мной дверь. В его темных волосах больше седины, чем когда мы виделись в прошлый раз. У него глубоко посаженные глаза, из-за этого он выглядит очень душевно, особенно когда смотрит на меня. В каждой черточке его лица читается разочарование.

– Как ты долетела? – Опускает взгляд на мой чемодан.

– Нормально.

Вру. Я переела шоколада, мы попали в зону турбулентности, и меня чуть не стошнило. Последние пятнадцать минут полета я держалась за пакетик для рвоты.

Папа кивает, на секунду встречаясь со мной взглядом, затем быстро переводит глаза на что-то в стороне. Он все еще не может на меня смотреть.

Я отворачиваюсь и изучаю взглядом гостиную. Мебель в основном новая. Во всяком случае, новая для меня. В том числе коричневый плюшевый диван и кресло, которое выглядит жутко неудобным, с уродливой розово‐оранжевой обивкой. Само кресло кажется старым, но драпировка совершенно новая, будто кто-то недавно специально поиздевался над ним. У мамы всегда был сомнительный вкус в мебели.

На столике рядом с отвратительным креслом стоит фотография, на ней – мы с Савви и еще несколькими женщинами. Фотография была сделана на чьей-то свадьбе вскоре после моего возвращения в Пламптон. Мы будто сошли со страниц «Южной жизни» – группа белых дамочек в пастельных платьях с идеальными локонами.

Фотография кажется мне совершенно неуместной по двум причинам: во‐первых, почти все убеждены, что я убила Савви, и, возможно, они близки к правде; во‐вторых, она умерла после свадебной вечеринки. Это была не та свадьба, но откуда тем, кто приходит в гости к моим родителям, это знать? Они что, округляют глаза и с ужасом спрашивают: «Это фото было сделано в день ее смерти?» И тут мама заводит свою шарманку…

На самом деле я знаю, почему она выбрала эту фотографию. Большинству людей не хотелось бы все время болтать о своей дочери, если она, возможно, убила человека, но только не моей маме. Она умеет работать на публику, а лучший способ приковать к себе внимание всех окружающих – рассказать худшую, блин, историю на свете.

– Мама в спальне. Кажется, она дремала, но теперь, наверное, проснулась. – Папа улыбается и делает шаг назад, увеличивая расстояние между нами. – Может, поднимешься, поздороваешься с ней?

Лампа на столике рядом с креслом не новая. Она тут стоит, сколько я себя помню. Это длинный керамический цилиндр, довольно тяжелый. Но не слишком тяжелый. Я могла бы поднять его, замахнуться и треснуть папу по голове. Может, лампа даже не сломалась бы. Она выглядит прочной. Мама будет рада – раз эта лампа стоит тут уже столько лет, наверное, она ей нравится… Но вот беспорядок после она не оценит. У папы изо рта брызнет кровь и испачкает стены. Может, еще и диван, а по этому дивану сразу видно – смывать с него кровь ох как непросто.

Не то чтобы я знаю, с каких диванов кровь смывать легко…

Может, если ударить его по затылку, выйдет чище. И удобнее – он как раз отвернулся. Ничего не подозревая. Во всяком случае, сейчас. Думаю, никто – особенно мой отец – не удивится, если я кого-то убью.

– Все хорошо?

Слова папы заставляют меня вздрогнуть, потому что он стоял спиной, пока я его убивала, а теперь смотрит прямо на меня.

– У тебя странное лицо, – говорит он. – Что-то не так?

– Просто устала после самолета.

Я пытаюсь оттолкнуть мысли об убийствах, но все психологи, к которым я обращалась (а их было немало), хотели, чтобы я попыталась разобраться с этими фантазиями, а не попросту отталкивала их.

Недавно я призналась психологу, что, когда пытаюсь мысленно не убивать кого-то одного, я – мысленно – убиваю только больше людей. Она активно поддержала мою идею отпустить навязчивые мысли в свободный полет и просто посмотреть, что будет. Так что я представляю, как папины мозги размазываются по дивану, и отправляюсь наверх к маме.