На втором курсе я уехал учиться во Францию и незадолго до эксперимента как раз вернулся в Америку. Это было самое незабываемое время моей жизни. В ноябре мы с приятелем ездили в Амстердам, на дворе был 1970-й, то есть, в общем-то, поздние 60-е. Мы, конечно же, зашли в один из клубов, где можно было купить наркотики, покурили гашиш и взяли немного с собой. Меня поймали на французской границе и должны были отправить в тюрьму. Через несколько часов меня выпустили, но я до смерти испугался.
Когда я увидел объявление о тюремном эксперименте, я подумал, что у меня даже есть небольшой опыт для участия в нем. Я рассказал свою историю и объяснил, почему для меня так важно было быть заключенным, — но, к сожалению, меня сделали надзирателем.
В дневное время не происходило ничего вызывающего. Но Зимбардо старался изо всех сил придать ситуации напряженность. Когда надзиратели начали постоянно будить заключенных ночью, мне показалось, что это уже выходит за грани разумного. Мне совершенно не нравилось теребить их и требовать называть свои номера. Мне совсем не казалось необходимым и то, что одному парню пришлось сидеть в камере одиночного заключения.
В то время я довольно много курил марихуану, я специально покурил перед экспериментом и взял травы с собой. Когда я видел заключенных очень подавленными, мне хотелось угостить их, но я так этого и не сделал.
Не думаю, что изначально предполагалось проводить эксперимент те пресловутые две недели. Зимбардо явно хотел быстро создать драматическую ситуацию и завершить ее как можно скорее. На протяжении эксперимента мне все время казалось, что у него была четкая идея, к чему все должно придти, и он вел нас именно к такому финалу. У него уже был готовый вывод в голове: благополучные студенты колледжа покорно исполняют те социальные роли, которые будут навязаны им экспериментом.
Для меня же эта была просто отсидка. Я не думаю, что это имеет какое-то серьезное отношение к реальности. И за сорок лет мое мнение не изменилось.
Мы предполагали, что в рамках исследования обнаружим малозаметные изменения, которые происходят с людьми в ситуации ограничения свободы. Мы даже долго колебались, проводить ли вообще такой эксперимент, так как не были уверены, что получим хоть какие-то результаты. Помню, я спросил: «А что, если они будут просто вечером сидеть полукругом и бренчать на гитаре? Какого черта мы тогда это все затеяли?»
Многие говорят, что мы должны были предвидеть подобный исход. Но мы на самом деле не предполагали ничего подобного, и не потому, что были так наивны. Мы очень хорошо знали литературу по данному вопросу. Но когда мы увидели все это своими глазами… Впоследствии я провел много времени, исследуя поведение реальных заключенных и надзирателей, и наш тюремный эксперимент всегда напоминал мне о том, как окружающая социальная среда способна превратить хороших людей в неизвестно что.
Позже я осознал и то, как быстро мы привыкли к шокирующим вещам. Во время исследования мы решили переместить заключенных в новые камеры. Если бы они шли с открытыми глазами, то слишком многое напомнило бы им о том, что они все-таки в Стэнфорде, а не в тюрьме. Поэтому мы заставили их надеть на головы бумажные пакеты. Когда я в первый раз это увидел, я просто оторопел. Но уже на следующий день эти пакеты казались мне самым обычным делом.
После тюремного эксперимента я много работал с заключенными из колоний особо строгого режима. Они могут получать психологические консультации, но при этом не выходят за пределы камеры. Мне приходилось каждый раз напоминать себе, что, разговаривая с ними, я не должен привыкать к виду тюрьмы.
Стэнфордские заключенные были крайне подавлены к концу эксперимента. Даже те из них, кто не впал в депрессию, были травмированы морально, что стало очень большим уроком для меня. В реальной жизни заключенные адаптируются и привыкают скрывать свою боль — тюремный эксперимент показал, каково приходится людям, которые еще не надели на себя эти маски. Сейчас, разговаривая с заключенными в колониях, я стараюсь помочь им понять, что действительно собой представляет их жизнь. Не думаю, что я бы смог достигнуть такой степени эмпатии, не оказавшись я в Стэнфорде в 1971-м. Если бы мне кто-то сказал, что можно за шесть дней сломать десять крепких молодых ребят, просто поместив их в относительно мягкие тюремные условия, я бы никогда в это не поверил.