Подавляй и властвуй. Как люди теряют человечность?

Одним словом, подавляющее большинство испытуемых восприняли экспериментальную ситуацию как подлинную. Согласно моей личной оценке, в каждой ситуации было всего 2–4 случая, когда испытуемый не верил в то, что жертва получает болезненные удары. Но я принял за правило не отбрасывать эти показатели, так как избирательное устранение данных, производимое на основании недостаточно определенных критериев, — прямая дорога к необоснованным гипотезам. Даже сейчас я не хочу их отбрасывать, потому что остается неясным, была эта недоверчивость причиной или следствием подчинения. Неужели Орну не приходит в голову, что здесь мы, возможно, имеем дело с рационализацией? Испытуемый чувствует, что его вынудили совершить неблаговидный поступок, и ему ничего не стоит объяснить свое поведение тем, что он якобы был убежден в нереальности ситуации. Я полагаю, что некоторые испытуемые приняли такую позицию уже постфактум, стараясь хоть как-то объяснить свое поведение. И это очень удобное объяснение. Оно помогает человеку сохранить хорошее представление о себе и, кроме того, дает ему возможность похвалиться своим умом и проницательностью, дать понять, что его на мякине не проведешь.

Впрочем, гораздо важнее понимать роль отрицания в процессе подчинения и неподчинения в целом. Отрицание вовсе не является чем-то вроде Deus ex machina, который внезапно возникает в лаборатории, сметая все вокруг. Отрицание представляет собой лишь один из способов когнитивной регуляции, позволяющий испытуемому подстраиваться к экспериментальной ситуации, и поэтому не следует переоценивать значение этого механизма, — он способен объяснить поведение только некоторых испытуемых.

III.

Теперь, когда мы разобрались во всех обстоятельствах, рассмотрим аргументы, которыми Орн подкрепляет свою мысль о том, что испытуемые разгадали все хитрости эксперимента. Прежде всего, он утверждает, что испытуемые, участвующие в психологических экспериментах, как правило, видят свою задачу в том, чтобы распознать «реальную» ситуацию и вести себя в соответствии с ней. Я не допускаю мысли, чтобы люди в массе своей были так недоверчивы, подозрительны и склонны искать подвох в действиях ученых. Не думаю также, чтобы почтовые служащие, школьные учителя, продавцы, инженеры и рабочие (а именно они были нашими испытуемыми) так уж хорошо понимали, что такое психологический эксперимент. Я согласен с Орном, когда он говорит, что в университетских кругах ходят всякие слухи о подобных начинаниях, но ведь эти сплетни — не более чем элемент общей атмосферы университетского городка, к которому наши испытуемые, как это должно быть известно Орну, в большинстве своем не имели никакого отношения. Одни из них имели очень высокие интеллектуальные показатели, другие, мягко говоря, не блистали умом. Только очень немногих можно было заподозрить в недоверчивом отношении к эксперименту и экспериментатору. Мы не заметили никаких признаков того, что испытуемые приходили с установкой «перехитрить» экспериментатора; напротив, некоторые даже пытались получить у него консультацию по личным проблемам: видимо, их представление о психологии ассоциировалось с приемом у врача-психоаналитика. Если согласиться с утверждением Орна, то в каком мире мы живем? В мире, населенном недоверчивыми, подозрительными людьми, где каждый имеет свои скрытые мотивы и думает только о том, как бы перехитрить другого? Я не думаю, что это соответствует действительности, даже если мы имеем дело с реальностью психологического эксперимента. Меня удивляет и огорчает не столько то, что Орн с подозрением относится к экспериментаторской деятельности, сколько то, что он приписывает подозрительность испытуемым. Он полагает, что все они, так же как он сам, ищут тайные мотивы и скрытый смысл, тогда как на самом деле это свойственно лишь отдельным испытуемым, отличающимся параноидальным восприятием окружающего.

Орн заявляет, что в самой экспериментальной процедуре есть несообразности, которые выдают обман. По его словам, испытуемого должен настораживать тот факт, что экспериментатор, желающий исследовать предполагаемую взаимосвязь между наказанием и обучением, просит его наказывать током ученика, тогда как мог бы делать это и сам. Если бы Орн прочел ту выдержку из инструкции, которая приведена в первом опубликованном отчете о наших экспериментах (Milgram, 1963), он бы понял, что испытуемому отводится определенная роль в эксперименте, и ему разъясняют, почему именно должен наказывать ученика. Вот что говорил экспериментатор каждому испытуемому перед началом эксперимента: