Подари мне все рассветы

— Ах, — вздохнула она и, приподнявшись на цыпочки, прикоснулась двумя пальцами к его подбородку. — Поберегите себя, Роберт. Не дайте себя убить.

— Именно сегодня мне сказали, что я слишком упрям, чтобы умереть, — произнес он, поворачивая ее руку ладонью вверх и прижимаясь к ней губами. — Не тревожьтесь за меня, Жуана. И забудьте обо мне. Я не стою того, чтобы вы обо мне думали.

— Вы правы. — Она вздохнула. — Сюда ежедневно приезжает столько новых офицеров — один лучше другого. Прекрасное время для леди, которые хотели бы, чтобы войны никогда не кончались. — Она рассмеялась. — Проводите меня в бальный зал, Роберт, а потом можете исчезнуть. — Она взяла его под руку.

Он проводил ее до распахнутых настежь дверей зала.

— Значит, оревуар. — Она отпустила его руку. — Не буду говорить «прощайте», Роберт, потому что не верю в то, что мы расстаемся навсегда. Я надеюсь, что мы еще встретимся, и, возможно, раньше, чем вы думаете. А пока я вижу не менее полудюжины офицеров, которые сердито смотрят на вас и готовы схватиться за шпаги, потому что вы задержали меня дольше, чем длится один танец. Стыдитесь, капитан.

Она игриво прикоснулась к его руке кончиком веера и исчезла, не давая ему возможности ответить. И даже не потрудилась оглянуться, чтобы узнать, провожает ли он её взглядом или уже ушел, даже не взглянув вслед.

Она стояла и, обмахиваясь веером, смотрела на танцующих, а самой хотелось сесть посреди зала и взвыть от тоски.

Состояние было такое, как будто она влюбилась в капитана Блейка или сделала что-нибудь столь же глупое и смехотворное.

Глава 10

Несмотря на твердую решимость выбросить все из головы и сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать в Саламанке, капитан Блейк направился в горы для встречи с руководителем «Орденанзы» Дуарте Рибейру. Дуарте Рибейру должен был сопроводить его до испанской границы. И тут Блейк понял, что ему ничего не удастся выбросить из головы, потому что он думал о своей жизни. А жизнь у него была тяжелая и не баловала его лаской и чьей-либо заботой. Разве что Жуана да Фонте, маркиза дас Минас, зацепила его своим вниманием. Но искренна ли она была с ним? Он старался даже мысленно называть ее не просто Жуаной, а величать полным титулом, не верить, что она к нему неравнодушна.

Она была кокеткой до мозга костей, и, по ее собственному признанию, он был одним из немногих мужчин, которые не поддались ее чарам. Она была вынуждена применить к нему тактику, которой обычно не пользовалась, изобразить нечто весьма похожее на искренность. А ему и впрямь начинало казаться, будто она искренна.

Он размышлял о вопросах, которые она задавала, о том, как пыталась побольше узнать о нем и о причине его вызова в штаб-квартиру. В такие моменты ему вдруг вспоминалось, что она наполовину француженка, и хотелось бы знать, известен ли такой немаловажный факт главнокомандующему и вообще имеет ли он какое-нибудь значение. Все-таки она наполовину англичанка, а также была замужем за португальским вельможей.

Он хотел избавиться от мыслей о ней, но, как только он переставал усилием воли запрещать себе думать о ней, она возникала перед ним, проникая в его мысли, сны и эмоции. В его кровь. Бывали минуты, когда он сожалел, что прервал последний поцелуй, почувствовав, что она готова сдаться. Он мог бы тогда овладеть ею. И возможно, тогда сумел бы изгнать ее из своей памяти раз и навсегда.

Он теперь не мог тосковать по недоступному. Он ненавидел себя за то, что захотел невозможного, что забыл, кто он такой. Такая мысль тяжким бременем лежала на душе, отодвигая на второй план даже мысли о том, что он добровольно идет на опасное задание, возможно, на смерть, что его ждет унижение, связанное с пленом, трудная задача убедить врага в подлинности чертежей британских линий обороны Лиссабона, спрятанных в каблуке его сапога. И что пройдет, возможно, немало трудных месяцев, прежде чем его обменяют на какого-нибудь французского офицера.

За одиннадцать лет службы в армии он трижды получал известия от отца. Ответил он всего один раз — выразив соболезнование по случаю кончины его жены. С тех пор прошло почти восемь лет. Еще одно письмо он получил в Висо за несколько минут до отъезда: письмо пришло в штаб-квартиру и было направлено в дивизион легкой артиллерии на реке Коа, затем отправлено назад и переадресовано в лиссабонский госпиталь. Наконец у кого-то хватило ума узнать, что он находится в Висо, и переправить его туда.

Письмо было не от отца, а от его стряпчего. В письме сообщалось, что согласно завещанию маркиза Роберту оставлено поместье средних размеров в Брекшире и весьма приличное состояние. Судя по всему, известие о смерти отца затерялось в пути. Конечно, основную часть недвижимости и денег получил наследник маркиза, его троюродный брат и новый маркиз Кейни.

Отца теперь не было в живых, и не было причины сожалеть о том, что горечь и утрата иллюзий заставили их прервать всякие отношения.