Под звездами

Он вбегает в ротную землянку и, шатаясь, прислоняется к стене, чтобы не упасть, глаза его закрыты, он хрипло и шумно дышит. В землянке темно, пламя из открытой печки освещает ее слабым красноватым светом, Отбрасывая на стены подвижные тени.

Шпагин поднял глаза на Хлудова, но в полумраке не признал его.

— Кто это?

Во всем облике вошедшего, в его фигуре показалось Шпагину что-то знакомое. «Нет, не может этого быть!» И в этот момент в топке с треском обвалились угли, вспыхнуло пламя, осветило лицо Хлудова.

Шпагин в одно мгновение все понял, обо всем догадался: и почему немцы прорвались на участке третьего взвода, и почему Маша столько времени пролежала на снегу, почему Хлудова нигде не могли отыскать.

Он вскочил, схватил Хлудова за грудь и проговорил негодующим, сдавленным шепотом, в упор глядя ему в глаза:

— Ты жив? И не ранен? И ты посмел сюда явиться? Говори где ты был?

— Не выдержал... простите... любую казнь приму... не отталкивайте меня, товарищи!

Шпагин повернул Хлудова к нарам:

— Видишь?

Хлудов увидел Машу Сеславину. Она лежала на спине, лицо ее с закрытыми глазами, освещаемое колеблющимся светом коптилки, было недвижно, руки были вытянуты вдоль тела, как у мертвой. Из-под шинели были видны ее маленькие ноги в шерстяных носках с голубыми полосками.

Хлудов с глухим вскриком пошатнулся и закрыл глаза.

— Как ты посмел оставить без помощи раненую девушку, бросить своих солдат, порученный тебе участок и убежать, спасая свою подлую шкуру? — Шпагин выхватил пистолет из кобуры и взвел затвор.

Но Скиба поймал руку Шпагина:

— Не забывайся! — Голос его срывался, губы дрожали.

Шпагин гневно подступил к Скибе:

— Не шути, товарищ замполит, не шути — сейчас же отдай пистолет! Я его командир и обязан расстрелять на месте, как подлого труса, бежавшего с поля боя!

Скиба вырвал пистолет из рук Шпагина и сказал тихо и твердо:

— Ты опоздал выполнить свою обязанность, товарищ командир роты, теперь его будет судить трибунал. — И затем, повернувшись к Хлудову: — В траншее я бы сам тебя застрелил, не колеблясь, ты десять раз заслужил это!

В землянку ворвался Густомесов, за ним Арефьев. Прищуренные глаза Густомесова смотрели недовольно, колюче. Он быстрым взглядом окинул землянку, подошел к Маше, взял ее руку.

— Докладывай, как это случилось! — бросил он Шпагину. — В каком взводе это было? В первом? А кто командир первого взвода?

Все взгляды направились на Хлудова.

— Я был... — запинаясь, ответил Хлудов.

— Почему был? А сейчас? В чем дело, что за чертовщина? — раздраженно обратился Густомесов к Шпагину.

— Этот человек бросил свой взвод во время атаки немцев и бежал с поля боя, — сказал Шпагин.

— Ты убежал с поля боя? — Густомесов с удивлением и брезгливостью разглядывал Хлудова. — Это правда?

— Правда, — тихо сказал Хлудов.

— А почему ты вернулся? На что ты рассчитывал?

— Я не прошу пощады — я хочу кровью искупить свою вину.

— Кровью искупить вину? А есть ли она в тебе, эта кровь? В твоих жилах течет грязная вода!

Густомесов быстро заходил по землянке, выталкивая сквозь зубы:

— Низкий трус... воробьиная душонка... Он, видите ли, жить хочет! А она, — Густомесов показал на Машу, — не хотела жить? А они, — он обвел рукою людей в землянке, — по-твоему, тоже не хотят жить? Да как же ты хотел жить — один, без товарищей, без Родины? Позор, на всю армию позор: в полку Густомесова офицер — о-фи-цер! на глазах у солдат бежал с позиции, которую ему приказано было защищать, в бою бросил свой взвод, пропустил немцев в тыл своим товарищам, бросил раненую девушку, все бросил: и честь, и совесть, все втоптал в грязь!..

Хлудов стоял, опустив голову.

— Что же ты молчишь? — закричал на него Арефьев.

— А что ему говорить — ему сказать нечего. У дезертира нет оправданий, — бросил Густомесов.

Не поднимая головы, Хлудов прошептал еле слышно: Простите, простите все...

Г ЛАВA XIV. НА ПОНИЗОВСКОМ ОЗЕРЕ

Ночь..

Недосягаемо высоко сияет в черном небе ослепительно белый месяц. В морозном воздухе кружится, сверкает снежная пыль, и сквозь ее серебристую кисею все окружающее кажется призрачным.

Взад и вперед ходит по траншее Федя Квашнин. Снег, схваченный легким морозцем, тонко поскрипывает под его валенками, на шапке и на плечах лежат пятна лунного света, лицо его кажется синевато-белым. Пулемет тускло блестит холодным вороненым металлом, на его замке ярко горит маленькая точка. Изредка Квашнин останавливается и прислушивается: он слышит доносящийся со стороны Ржева непрерывный глухой гул мощной артиллерийской канонады, не прекращающейся ни днем ни ночью. Это наши войска взламывают оборону немцев на подступах к Ржеву. Квашнин с радостью примечает, что этот гул с каждым днем становится все слышней — наши войска усиливают натиск.

В траншее сидят несколько солдат. С ними Пылаев и Скиба. От бруствера на них падает глубокая, иссиня-черная тень. Их в темноте не видно, слышен только негромкий, спокойный говор, да приметно, как поднимается вверх легкий, прозрачный парок от их дыхания. Люди, чтобы согреться, сидят, плотно прижавшись друг к другу.